Изверги

– Белоконь мне уж рассказал про ваши с ним дела, – отсмеявшись, продолжил старейшина. – Не по-людски как-то выходит, но обижать отказом ни его, ни тебя я не хочу. Отпущу. Сводишь челны с общинным товаром на вешнее торжище – и отпущу. Только гляди: помни, чей ты есть, от роду-племени не отрывайся. Понял?

– Лишь бы род сам меня не оторвал, – буркнул Мечник, сумрачно глядя в стол.

Яромир враз посуровел:

– Ну-ну! Ты думай сперва, а уж потом говори! На род обижаться нечего, род всегда прав. Понял? То-то… С Велимиром мне поговорить, или сам?

Кудеслав мотнул головой:

– Сам.

Велимир, все это время вопросительно поглядывавший то на старейшину, то на Белоконя, то на приемного сына, спросил подозрительно:

– Это что еще за затеи? Сызнова, что ли, пятки свербят стрекануть из родной избы? Ильменские ему понадобились! Нешто своих нет?! Вон хоть Глуздырева Истома: статью гладка, лицом кругла, ростом почти с Яромира вымахала; идет – так и колыхается вся. Даже не верится, что старый сморчок этакую красу сумел вытворить…

Мечник покосился на Глуздыря. Тот и вправду спал, ткнувшись лицом в объедки. Считай, повезло: услышь он Лисовиновы речи – крыша бы поднялась от злобного ору.

А Велимир гнул свое:

– Ты ее только захоти, Истому-то – завтра же наша будет! А на ильменских плюнь. Ильменские рыбоедки сами как рыбы – костлявы, холодны, мутноглазы да тиной пахнут. И говорят ильменские так, будто ноги из болотины тащат: чмок да чмок…

Кудеславу послышалось, будто за пологом, отделявшим женскую половину избы, раздался вдруг негодующий вскрик – сдавленный, короткий, словно бы вскрикнувшей тут же заткнули рот. Поднялась какая-то возня; полог качнулся. Сердитое "а чего он?!" утонуло в неразборчивом полушепотке и многоголосом бабьем хихиканье.

То, что Яромировы женщины не спят да подслушивают – это можно было понять: градская жизнь бедна на забавы. А вот негодование… Конечно же, Векша – кого бы еще на женской половине могли возмутить охульные речи об уроженках приильменских земель? И кто еще на женской половине отважился бы возмутиться вслух? Однако же и смела рыжая наузница-чаровница! Не удержи ее Яромировы бабы, надолго бы запомнилось Лисовину первое знакомство с будущей невесткой!

На шум по ту сторону полога никто, кроме Мечника, внимания не обратил. Велимир продолжал обличать пороки ильменских баб. Одни боги знают, чего бы он еще наговорил, если бы старейшина не потерял, наконец, терпение.

– Да будет тебе, уймись! – досадливо оборвал он расходившегося Лисовина. – Не тебе бы говорить, не сыну бы твоему названому слушать. Ты, небось, ильменских лишь на Торжище мог повидать (да и мог ли еще – и они не всякий год до нас добираются, и ты вроде как бывал не на каждом торге)… К тому же видеть на торге ты мог одних мужиков – баб-то с собой никто не берет, разве только полонянка какая-нибудь случится между прочим товаром… А Кудеслав через Ильмень-озеро дважды ходил. – Яромир хмыкнул и добавил:

– Он же, небось, не поучает тебя, чем повадки горностая отличны от куньих!

– Ты чего это, Яромир? – Лисовин уставился на старейшину так, будто впервые в жизни его увидел. – Он же покуда не отрухлявел башкой, чтобы учить меня вещам, которые я знаю вдесятеро лучше! Это мне приходится его всякому такому учить, только глуп он, наука ему не больно-то впрок…

Велимир смерил обиженным взглядом давящегося смехом старейшину, жалостно улыбающегося волхва, Кудеслава, который вроде был серьезен, даже хмур, а тут вдруг как-то подозрительно всхрюкнул и торопливо прикрыл ладонью лицо…

– А ну вас всех в самом-то деле! – Лисовин махнул рукой и уткнулся в ковш с брагой.

– Ладно уж, старый, ты на нас обиды не таи! – Яромир с таким треском хлопнул названого Кудеславова родителя по плечу, что огоньки плошек вновь пугливо заметались (спасибо, Лисовин успел поставить ковш, а то был бы этот глоток браги в его жизни последним). – Мы же по-доброму, по-соседски, по-свойски. А о чем у нас с выкормлеником твоим разговор шел – это уж он сам тебе позже поведает. Сейчас же – извиняй! – долгие объяснения вроде не к месту.

Велимир буркнул что-то неразборчивое и вновь потянулся к ковшу.

Старейшина облокотился о стол, подпер кулаком щеку и вроде закаменел, время от времени украдкой взглядывая на Белоконя.

Волхв (хоть и не принимавший участия в разговоре, но явно им интересовавшийся) тоже как-то сник, поскучнел, смежил веки… Уснул, что ли?

Кудеслав прикусил губу. Стало быть, долгие объяснения нынче не к месту. А что к месту? Чего все ждут? До утра, что ли, придется клевать носом за Яромировым угощением?

Предчувствие близкой опасности вроде бы отпустило, но совсем не ушло – засело в душе этакой тонкой щепочкой, от которой даже и не боль, а так себе, еле ощутимое неудобство. И снова Мечнику думалось о чем угодно, кроме самого непонятного.

А созванные старейшиной гости уже откровенно скучали. Кошица последовал примеру храпящего Глуздыря; похоже было, что к спящим вот-вот присоединится и Велимир.

Прочие затеяли разговор.