Изверги

Парень лет двадцати или чуть поболее. Русоволосый, нос печеричкой, усы стрижены, подбородок скоблен. Полуприкрытые глаза не то серыми, не то светло-голубыми кажутся, а в общем леший теперь разберет, какого они были цвета – помутнели глаза-то, выцвели смертно. Что еще? Искусанные, по-детски пухлые губы? Выражение горькой обиды, застывшее на бескровном лице? По таким приметам род-племя не распознаешь…

– Вроде, на мордвина он не шибко похож… – пробормотал Яромир.

Мечник кивнул:

– И мне так думается. Однако же была на нем мокшанская меховая личина. И не только на нем – на многих такие были, но не на всех. Вот и смекай: может, это не мордва нападала на нас? Или, может, не одна только мордва? Может, среди нападавших были такие, которые боялись, что их узнают – и потому прятали лица?

– А что, вот этого, – старейшина кивнул на мертвого полоняника, – этого кто-то узнал?

– Покуда никто… Ты погоди еще с расспросами-то; сперва дослушай.

Видел я меж нападников и очень похожих на мокшан – хоть тех двоих, что одинокого лучника-кукушку оберегали… Но, во-первых, похожесть сама по себе мало что значит, а во-вторых, мордва не только на ближнем к нам городище живет. Так что, думаю, кто-то очень недурно ИЗОБРАЗИЛ нападение мокшанской общины.

– А кто? Волковы? – хмуро спросил Яромир.

– Не думаю – те выдали бы себя умелостью.

– Тогда кто же?

Кудеслав хмыкнул, выговорил осторожно:

– Помнишь, кого распознали твои соглядатаи, когда Волк по пути восвояси встречался на берегу с какими-то людьми?

– Звана да Чернобая, – быстро ответил Яромир. – Так ты полагаешь…

– Ничего я больше не полагаю, – устало ответил Кудеслав. – Ежели говорить по чести, то страшно и гадко, гадко и страшно мне вязать воедино все эти клочки да обрывки: слишком неприглядно то, что связывается из них. Уж лучше ты сам додумывай – на то ты над нами и голова.

Старейшина криво улыбнулся: "А ты, однако, хитер!" – но Мечник в ответ лишь плечом дернул. Хитер так хитер. Сам-то он вовсе не считал, что увиливает от неприятного дела, предоставляя его другому: во-первых, всяк сверчок знай свой шесток, а во-вторых, увильнуть все равно не удастся. Но если Яромиру хочется считать Мечника-Кудеслава-Урмана увертливым хитрованом – пускай. Не спорить же…

– А знаешь… – старейшина вновь уставился на мертвого полоняника.

– Вот ты уподозрил, будто те, что в личинах, опасались быть узнанными… Может, просто мнится мне после твоих слов, или я впрямь когда-то уже видал этого?

Кудеслав снова дернул плечом: мол, все может быть. А потом сказал:

– По-Велимирову, такие личины мокша надевает для волховских действ. К примеру, когда юнцов посвящают в мужчины… Может, нашим либо Волковым супостатам впрямь удалось сманить на черное свое дело кого из мокшанских недорослей? Чем, дескать, не посвятительный обряд? Засада, схватка – многим ли выпадало с этакой честью войти в мужеское сословие?

– Что толку гадать? – Яромир вздохнул, коротко глянул на звезды (долго ли еще до рассвета?). – Может, и так, а может и чуть иначе. Сам же ты сказал давеча: мокша не лишь возле нас живет. Чем дальше встречь солнышку, тем гуще жилье мордовских племен – мокши, эрзи, каратайцев, терюхан… И очень многие из тех мордовских общин, что по Оке, Суре, Алатыри да Мокше-реке, платят дань хазарам и во всем послушны хазарской воле. Так что Волк да Толстой могли сюда собственных мокшан привести, нездешних.

– А при чем Волк да Толстой к хазарам? – опешил Кудеслав.

– А при том, – еще миг назад казалось, будто старейшина до того мрачен, что дальше вовсе некуда. Ан нет – это лишь казалось.

– Ты что ли не помнишь Волчью одежу? – Яромир еле двигал губами, процеживая слова сквозь плотно сжатые зубы. – Думаешь, спроста? Как бы не так! Не знаю, сказывал ли тебе Белоконь, нет ли, а мы с ним так рассудили: новоявленный-то "над старейшинами старейшина" покуда скорее всего хазарскими умом да силой живет; и дань, что мы ему платить станем, через него окажется у кагана. Хазарам так проще: Вяткова поросль куда охотней взденет на себя упряжь одноплеменной работы. А уж как мы к упряжи попривыкнем, можно будет показать, чьи руки на самом деле за нее ухватились. Только и Волков родитель, поди, не прост. Встанет на наших плечах, поднаберет силы, окрепнет – все это под каганской рукой да по каганской же воле – а там и призадумается: не выйти ли из-под хазар? И затеется меж ним да каганом свара (старшой хазарин, небось, без драки лакомый кус не выпустит – ему не столько мы надобны, сколько наша мягкая рухлядь). Да, свара… Кому что выпадет – десятку несытое тешить, а десяткам десятков за чужую несыть ложиться костьми. Так-то!