Изверги

— Ты мне, Стёпа, вот что объясни. С какого хрена, я должен терять свои «бабки», отдавая ему эту квартиру? Нет! Конечно, по закону она его! Тут я ничего сказать не могу. Он детдомовец это понятно, что ему полагаются по исполнению его совершеннолетия, его, эти метры… Государство, так сказать, обязано предоставить, но с другой вот-тушки! стороны. Какого хрена, я буду выписывать ему ордер, если тут Иван Иваныч тоже нуждаясь готов отблагодарить меня. Если я так сказать войду в его ситуацию и передам ему эту жилплощадь, а? Вот, ты, мне объясни… Скажи, что я не прав… А ведь с жильём у нас проблемы… — так вслух рассуждал мужчина, вцепившись за грудки собеседника двумя руками и тряся его из стороны в сторону. Стёпе явно это не нравилось. Но будучи пьяным, он даже не пытался остановить агрессивного действия мужчины. Он был очень сильно занят, прежде всего, сохранением своего собственного равновесия. Периодически. Нет-нет, да и всё-таки пытаясь, вяло одной рукой чисто символически освободить от захвата кистей собеседника свою белую импортную сорочку с чёрным лейблом на нагрудном кармане где «золотом» было написано LONDON. Наконец порядком устав он миролюбиво и смачно хоть и немножко неуклюже поцеловал того в нос и сообщил:

— Я не Стёпа… Я Николай Гришови… Григори… ик… — но, так и не выговорив, он обречённо махнул рукой, и уже вовсе не думая о свободе, закрыл глаза и полностью отдался воле провидения. Тот не унимался, проворно повернувшись к столу, схватил, и тут же махнув как бы промежду прочим очередную стопочку водки, настойчиво продолжал почему-то стоять на своём, но уже, правда, далее не распуская своих рук:

— Нет! Стёпа, хочешь, я тебя квартиркой обеспечу… И недорого, а этот хренов молокосос пусть в общежитии живёт. И все они… Хочешь? Нет! Хочешь, подарю? — совсем за малюсенькую мзду. Мне же тоже надо кушать!

— Мне не надо… у меня ужо есть… — ответил «Стёпа» и опять сильно-сильно зажмурился. Отчего казалось, что он уже согласен быть и Стёпой… да и вообще кем угодно только бы его немедленно оставили в покое.

Наблюдать за этими двумя субъектами, честно говоря, уже порядком надоело. Пойду я вообще прогуляюсь среди присутствующей публики. Посмотрю, послушаю. Чем — вообще — дышит сей контингент. Иду и слушаю. Там и сям, везде, всюду слышится разное. Кто о чём. Настойчивое какое-то — безумное! — поветрие стяжательства и необузданной наживы. И ведь главное: хвастаются друг перед другом!

Вот тут поблизости дамы ведут беседу о: блузочках, шпильках, бретельках, каких-то «красненьких бюстиках», шикарных итальянских комбридесах, французском парфюме и так же о другой мелкой галантерее или прочем довольно-таки дорогом имуществе — аналогичном этому.

Другие, собравшись рядом в кучку, оживлённо болтали о каких-то (по их словам) неимоверно вкусных деликатесах и так смачно расписывали свои впечатления при дегустации, что скажу как на духу. Я был несколько излишне поражён их умением: пересказом сводить с ума внемлющих, что даже колкая ревность как вполне (по собственному мнению) искушённого литератора исподтишка цепляла меня за живое.

Разговоры мужчин не особо отличались духовностью от пересудов женщин. Впрочем, если только масштабом и выбором вещей. Очень часто можно было услышать такие восклицания: «…А я вчера своей подарил…» или «…Моя намедни выклянчила…». И затем перечисление: «брюлики», золотую брошь, соболью шубку, норковое манто и т. д. и т. п. Запросы мужчин в значительной степени дешевле. Тут и золотые печатки, и заказные цепочки, а так же всякие удочки, часы, запонки… и другая «дребедень». Однако, всё, что касается тачек — это свято!

— …Народ?! — вдруг прорезал воздух громкий выговор сразу видно хорошо поддавшего человека, — да для меня лично этот сброд был всегда необходим-то только как движущая сила для начального толчка в собственной карьере. А потом он стал для меня костью в глотке — только обузой! И всё. Конечно, поначалу приходилось перед ним: сюсюкать, лялякать, фамильярничать, то есть нередко мурлыкать ему всякие дифирамбы, чирикать витиевато-красивые речи… Тупо доказывать ему свою безупречность. Наконец обещать ему неимоверные приятности. Ну а как же без этого-то?.. — говоривший это был человек: среднего роста мужчина, плотного телосложения (но не толстый) с красивым холёным лицом, брюнет, с голубыми выразительными глазами явно пользующийся широким интересом и популярностью у женщин. Он был молод и великолепен. Говорят: он семь лет занимался в карате. В большей степени подкупали в его внешности — видимо врождённые — чисто только наружные признаки культурного и крайне честного человека. Мало того внешность его как-то даже как будто исступлённо кричала — я, самый честный! — как в принципе у любого настоящего мошенника. Рядом с ним стояли тоже весьма респектабельные на вид персоны.