Извещение в газете

Юст рассказал, что на днях проходил мимо стройки, дело было под вечер, никого на площадке уже не осталось. Надлежащего порядка на стройплощадке явно не соблюдали, мешки с цементом валялись как попало — видимо, их просто скинули с грузовика, два-три мешка при этом лопнули. К тому же цемент не накрыли. Шел дождь. Ясно, цемент пропадет. У мешков остановились двое, какие-то посторонние. Один, не стесняясь в выражениях, поносил беспорядок и разгильдяйство, перевод материала, никуда не годную работу руководства на стройплощадке. Надо бы тут навести порядок, ругался он, привлечь людей к ответственности. Он покричал, махнул безнадежно рукой, сказав: сознательности-де у них нет, у капиталиста такого не случится, он не позволит пускать на ветер свое добро.

Второй с ним согласился, но так, вообще, и заметил, что вряд ли здесь делу поможешь, однако он знает, как спасти то немногое, что еще можно спасти. Он предлагает подогнать грузовик и забрать мешки, хотя бы те, что еще уцелели. Строительный материал следует употребить с пользой. Многим сейчас цемент очень нужен, а этот к тому же бесплатный, можно дорожки в саду проложить, столбы в огороде укрепить, фундамент и тому подобное. Да-да, горячо доказывал он, это было бы разумно, и никакое это не воровство, ведь материал все равно гибнет, значит, его спишут, он пропадет. А так — не пропадет. В конце-то концов, цемент, который здесь гибнет, — общее достояние.

Первый только поглядел на него этаким тяжелым взглядом, но ни слова не обронил, и оба ушли. Остались под дождем неприкрытые мешки цемента, который скоро перестанет им быть.

Вот примерно то введение, которое сделал Юст. Должен признать, он рассказывал мастерски, конкретно, образно. Ученики словно побывали с ним на беспризорной стройплощадке, слышали мнение тех двоих, и я уловил, что краткий рассказ Юста был воспринят весьма противоречиво.

Теперь Юст предложил ребятам высказать свою точку зрения, и не только высказать, но и обосновать ее. Он шутя предупредил, чтоб они высказывались, ничего не скрывая, откровенно.

Дискуссия была самой интересной частью урока. Никто не скрывал своих взглядов. Одни одобряли предложение разуверившегося — они уже знали о случаях подобного рода; другие становились целиком на сторону человека делового. И они, видимо, кое-что знали — то ли из собственного опыта, то ли из опыта родителей.

Два-три ученика не согласны были ни с тем, ни с другим.

Но вот вызвался Марк Хюбнер, он сказал:

— Первый ругается, болтает, но ничего не делает. Если бы он хоть написал куда следует. Ругаться, но пальцем не шевельнуть, чтобы покончить с недостатками, — разве это правильная позиция? А второй хочет взять, что плохо лежит. Ну да, в его словах есть видимость правоты. Но к чему это приведет? Общее достояние? Да, но в другом смысле. Получается замкнутый круг, и дела с места не сдвинуть. Точно как у нас. Когда урока не выучил и пытаешься втереть учителю очки. Потом приходится плутовать все чаще, а в конце концов оказывается — обманул сам себя.

Ребята ожесточенно заспорили, они, кажется, позабыли, что у них урок, да и я порой о том забывал.

А Юст не вмешивался, уселся за свой стол, давал ребятам слово, внимательно следил за их спором. В конце урока, когда я уж начал опасаться, что Юст так и отмолчится, он подвел итоги, сформулировал, не поучая, основные пункты спора. Речь шла, таким образом, о собственности, о морали, о честности и мужестве, обо всем этом ребята и дискутировали на уроке Юста.

И, даже обобщая, Юст оставил кое-какие вопросы открытыми, не все разъяснял до конца, дал ребятам возможность подумать еще, поспорить — на перемене, после уроков, может, даже дома.

Урок был последним, ребята быстро разошлись. Я с трудом вылез из-за парты, едва разогнул поясницу и колени. Юст запихивал свои бумаги в холщовую сумку. Когда я подошел, он поднял на меня глаза, и я с удивлением заметил, что он вроде бы не уверен, ждет моего суждения об уроке.

Тем не менее он опередил меня:

— Ну-с, мой строгий коллега, скажете, пожалуй, что для таких экспериментов я мало каши ел?

— Ну, каши-то вы, сдается мне, съели порядочно, хоть я еще и не совсем понял, соответствуют ли все ее компоненты и метод ее приготовления моим представлениям.

Юст рассмеялся и доверительно пожал мне руку.

— Прекрасно сказано. Вот ведь можете, когда захотите. Вы торопитесь? Давайте посидим часок где-нибудь. Поболтаем. О приготовлении каши и вообще. Как вам мое предложение?

Мне его предложение было по вкусу, и «часок» растянулся на целый вечер в «Старом кабачке».

А кабачок этот — фахверковый дом прадедовских времен — примостился под прадедовскими деревьями, говорят, здесь переночевал Наполеон, когда его войска шли на Берлин. Отсюда же он будто бы поспешил отбыть на запад, когда прусский ландвер и казаки наголову разбили его при Гроссбеерене.

Но раз уж эта история и «Старый кабачок» единственные в некотором смысле исторические памятники в нашем городе Л., то всему этому охотно верят.