Извинюсь. Не расстреляют (сборник)

Работа идет мучительно, но всему бывает конец. Фильм снят. И закрыт. Не потому, что плох, а потому, что наступал период душного застоя.

Пришли новые времена. Тихие. Не сажают, не выгоняют. Просто закрывают фильмы, останавливают книги, рассыпают набор.

Могли бы пригласить меня и Доработчика в какой-то кабинет, сказать: «Вы долго работали, но вы работали не туда. Нам надо вправо, а вы – влево. Ваш герой учитель. Живет один день в году без вранья. А что же он делает остальные триста шестьдесят четыре дня? Врет? Что же это за учитель такой и чему он может научить подрастающее поколение? Извините, но подрастающее поколение нам дороже вашего таланта. Их, подрастающих, много. А вы – одна. Вы, конечно, сочиняйте что хотите, но мы будем печатать и сочинять только то, что нам подходит. Мы – государство. У нас такая функция, государственная».

Но никто нас не вызвал. Ничего не говорил. Просто где-то прошел слушок, что нас закрыли. И даже нельзя понять: сплетня это или правда. И выяснить не у кого. Тихо так… Тактично. Подло.

Я звоню к нему домой. Подходит жена.

– Наш фильм закрыли, – глухо сообщаю я жене. – Что делать?

– Плачь и вытирай слезы на кулак, – советует жена. – А что еще делать?

Я кладу трубку. В самом деле: что можно сделать одной против государства? Ничего. Только плакать и вытирать слезы на кулак.

Лавина не тронулась с места. Мне это показалось. Фильм закрыт. Результат равен нулю. Зачем мы встретились и работали? Зачем он спел песню «Вот возьму и повешусь»?… Считается, что все в жизни бывает зачем-то… А оказывается, все – хаос. Ни за чем.

Есть такой старославянский глагол: похерить. Это значит – перечеркнуть крест-накрест.

Итак: мой договор на «Мосфильме», Володя и Андрей, надежды, встреча с Доработчиком, вальс в красной комнате – все это надо похерить и похоронить. Я забрасываю землей все воспоминания и надежды, как немцы во время войны забрасывали раненых, но живых людей, а они там шевелились и даже вылезали из-под земли.