Извивы памяти

Толя Бурштейн был символом и нашей поликлиники Литфонда, и, вообще, всех болей, болезней и недугов писательского общества, знал страдания физические и, пожалуй, даже нравственные каждого члена этого клана, что значительно ценнее. Полюби человека, а человечество всякий полюбит. Без Толи мы до сих пор не можем представить себе эту поликлинику.

Всякая переделка общества приводит к увеличению количества хамов у власти. Что при Грозном символом времени был хам Скуратов, что при Петре был Александр Данилович Меншиков, не говоря уже о скуратовых и меншиковых 1917 года. Нынче хам другой. Хам — денежный мешок, скупивший акции поликлинического акционерного общества, Хам-управленец, поставленный командовать этой лечебницей. Толю выкинули на улицу, сколько бы ни стенали все, кто когда-нибудь обращался в поликлинику, все, кто там работал. И теперь я вынужден писать: "Толя был", хотя, слава Богу, он есть; пишу "поликлиника была" и уж не понимаю, есть она или нет. Она, пожалуй, единственная, что была при советской власти создана за деньги клиентов. От продажи колоссальных тиражей писатели получали малую толику. Все уходило в Литфонд или черт его знает куда, на эти деньги содержалась и поликлиника. Это не цекистская или чекистская медицина, существовавшая и процветавшая на деньги, что рекой лились откуда угодно, только не от прибылей цекистов или чекистов. Они нам наработали!

Так вот, звонит Толя. "Юль, у меня для тебя подарочек. Ну, не сахар. Вернее, сахар, и немалый. То бишь и диабет есть". — "А я при чем? Что мне с диабетом делать?" — "Если бы только диабет! У него там еще и холецистит. Но если бы только диабет и холецистит. Он единственный действующий член Союза писателей — инвалид первой группы". — "Новый Николай Островский, что ли?" "Даненбург. Знаешь? Ты его наверняка видел в ЦДЛ". — "Если в ЦДЛ видел, то какой же это инвалид первой группы?" — "Я же говорю: действующий. Инвалид войны. У него полголовы снесено. Руки нет. Ходит боком, ногу волочит". Сразу вспоминаю: "Видал такого. А можно его оперировать?" — "А что делать? Приступы чуть не каждую неделю. Говорит, лучше умру. Терпеть не может". "А что он пишет?" Толя читал чуть ли не всех, кто обращался к нему. А имя таким легион. "Точно не скажу, но что-то военное и про юристов. Он сам юрист по образованию, пишет под псевдонимом Буданин".

И вот он приехал. Они приехали. С женой. Немолодая еврейская пара. Он вошел боком, подтаскивая ногу. Голова с одной стороны стесана. Рукав пиджака ниже локтя свисал. Когда рукав он при нашем разговоре отвернул, обнажилась культя, расщепленная в виде клешни. Раньше так делали — сейчас протезы стали доступнее. Жена идет, чуть отставая, и тоже хромает. Первая мысль, что из солидарности.

"Здравствуйте, Юлий Зусманович. Рад с вами познакомиться. Хотя с вами знакомятся чаще всего не от радости и не с радостью. Нужда". Я в ответ говорю какие-то глупости. Все-таки вид его для хирурга был зело удручающим.

Дальше вступила в разговор жена. "Вы простите нас, мы немного запоздали, но была небольшая пробка, а мне тоже водить несколько трудно…" Так! За рулем она. На протезе! Выясняется, тоже потеряла ногу на фронте. Пришлось ей выучиться водить машину. "Волка ноги кормят" — в процессе разговора кинула с усмешкой она. Я не отреагировал. Ноги — какие, где они?!

Короче, положил я его… их. "Юлий Зусманович, — говорит жена, — у нас к вам просьба, может быть, нескромная: нельзя ли отдельную палату? Ведь сам он себя не может обслужить, мне придется быть все время при нем".

А дальше начались консультации: терапевт, глазник, эндокринолог, невропатолог… И все упреждали меня об опасности, все говорили, что лучше бы лечить консервативно. Без операции то есть обойтись. Но после разговора с ним давали разрешение на операцию. Также и анестезиолог, долго цокал языком и качал головой.

Наконец, день операции. С утра кардиограмма, сахар в крови — все о'кей. Сделал я разрез и взглянул за шторкой на лицо. Ужасный вид. И еще трубка изо рта!..

"Оперируй, оперируй, не отвлекайся", — подбодрил анестезиолог.

Операция прошла гладко, как говорится, без сучка и задоринки. Что такое задоринка, в особенности в сем контексте?!. Быстро, несмотря на всю неорганизованность нашу и безалаберность. А что такое алаберность?

Первые сутки в реанимации. Сахар, ЭКГ, невропатолог, терапевт. И все говорят: «Порядок». Будто аппендицит делали двадцатилетнему парню. А сколько нервов, сколько волнений было. Толя звонил несколько раз на дню. Даже кто-то из аппарата Союза позвонил. Ну не секретари же! Для них он мелкая сошка. Какой-то там писатель на военную тему, инвалид войны… "Скажите, чтоб они позвонили, может, чего нужно".

Ничего Даненбургам не было от них нужно. Да и мне тоже никогда ничего от них не надо было, за исключением того случая с машиной, и то не я просил, а девочки-официантки.