Извращённое чувство

Я сохраняю спокойствие, глядя на нее сверху вниз, когда она практически уже оказывается на мне, и говорю себе, что она не стоит моего времени. Она — всего лишь временная помеха. Даже несмотря на то, что от жара ее тела мой член становится все тверже, а руки напрягаются от желания схватить ее за бедра и показать, какое удовольствие я могу ей доставить, говоря, что ей делать.

— Не дай Бог, я попытаюсь сделать эту дерьмовую ситуацию, в которую ты меня загнал, более терпимой. Ты хоть представляешь, каково это? — её голос срывается, она опускает руку, сжимает её в кулак и бьёт себя в грудь, словно пытаясь избавиться от боли. — Мой отец умирает, Джулиан. Он правда, правда… умирает. И все, чего я хочу, все, о чем я могу думать, — это быть с ним. Но вместо этого я здесь, провожу время с тобой, человеком, которого должна ненавидеть

Она шмыгает носом, и моя челюсть напрягается, а руки я сжимаю в кулаки по бокам, чтобы не потянуть их к ней.

— Жизнь — штука непростая, не так ли, Gattina? Быть такой избалованной — это тяжкое бремя.

— И это самое поганое, не так ли? — перебивает она. — Я знаю. Я избалована. Мне никогда не приходилось учиться водить машину, готовить или складывать свою одежду. Не приходилось беспокоиться о том, чтобы овладеть каким-то жизненным навыком или профессией, потому что мне никогда в жизни не потребуется зарабатывать себе на жизнь самой. И это само по себе тюрьма. Такое чувство, что я застряла на вершине колокольни, спряталась и никогда не смогу увидеть свет. Если ты этого не видишь, если ты не способен сопереживать, тогда я не знаю, зачем вообще тебе что-то объяснять.

Я стискиваю зубы.

— Мой отец пытался продать меня первому встречному, потому что знал, что я не смогу выжить в одиночку, — продолжает она. — И он был прав. И я уверена, тебе это нравится, не так ли? Ты держишь меня здесь, в своей власти, и знаешь, что я нихера не могу для себя сделать.

— Бедная богатая девочка, — шиплю я, наклоняясь, пока наши взгляды не встречаются. — Ты понятия не имеешь, каково это — испытывать трудности, не имеешь понятия о настоящей травме. Сочувствую, что тебе приходится иметь дело с заботливым отцом, живущим в особняке площадью двадцать тысяч квадратных футов, готовым подарить тебе весь мир и осыпающим тебя таким количеством любови из страха потерять тебя.

Слезы наворачиваются на её глаза, делая их ещё красивее. Возможно, ещё более чувственными.

— Как ты это выносишь? — спрашиваю я с оттенком сарказма в голосе. — Должно быть, так трудно поддерживать с ним стабильные, здоровые отношения.

— Не вымещай на мне свою злость из-за своих плохих отношений со своей матерью, — огрызается она. — Знаешь, что я тебе скажу, Джулиан? Если ты не изменишься сейчас, если ты хотя бы не попытаешься, то потом, когда она умрёт, ты будешь об этом жалеть всю оставшуюся жизнь, — она замолкает и смотрит на меня с отвращением. — Но, полагаю, этого и следовало ожидать от человека, у которого по венам вместо крови течет яд.

— Ты немного драматизируешь, — отвечаю я.

Она пытается оттолкнуть меня, но я хватаю её за запястья и крепко прижимаю к себе.

— Ты дьявол, Джулиан Фарачи. И я надеюсь, что ты будешь гореть в аду, — говорит она.

Я прижимаюсь к ней всем телом. Ярость пульсирует в моем теле в такт биению сердца, заполняя кровеносную систему, пока я не вижу ничего, кроме красного цвета.

Быстрым движением я хватаю её за запястья и тяну, пока её тело не летит вперед и не опускается на мои колени. Она удивленно взвизгивает и начинает сопротивляться, но мое предплечье давит ей на спину, и маленькие молнии удовольствия пробегают по всей длине моего члена, в то время как она извивается на моем члене, делая его таким твердым, что он упирается в молнию моих брюк.

Другой рукой я задираю облегающую черную юбку, которую она не переставала трогать ранее, обнажая её округлые ягодицы, готовые к наказанию.

Без раздумий я опускаю руку, и шлепок гулко отдается в комнате и отскакивает от стен. Мой член возбужденно дергается, когда я провожу пальцами по ее плоти, успокаивая кожу.

Взглянув на нее, я ослабляю хватку, понимая, что она больше не сопротивляется. Она просто лежит на животе, ее локти погружены в диванную подушку, а дыхание настолько тяжелое, что я чувствую, как оно вырывается из ее легких.

— Давно пора было научить тебя держать язык за зубами, — бормочу я, проводя рукой по её коже.

— Ты что, только что отшлёпал меня?

Я склоняюсь к ней, почти касаясь губами её уха.

— Если ты хочешь, чтобы я остановился, только скажи. Иначе я сделаю это снова, Gattina. Снова и снова, пока твоя задница не начнет болеть так, что ты не сможешь сидеть несколько дней, а твоя сладкая киска не попросит, чтобы ей тоже уделили внимания.

Она резко вдыхает, её тело извивается в моих руках, и я чувствую, как мой живот сжимается от удовольствия. Я делаю паузу, ожидая, что же она скажет, но тишина звенит громче, чем когда-либо, как я, впрочем, и предполагал.

— А теперь извинись, — говорю я.

— Иди нахуй, — отвечает она.

Шлепок.