Изыде конь рыжь...

- Да, вы. Вы вульгарно, по-школярски, филоните. Отлыниваете от науки, от семьи, от жизни вообще. В общем, я решил, что я дурно выполняю свои обязанности. Я твердо намерен заняться вашим воспитанием.

И тут ему пришлось забрать крышку, чтобы чай все же не пролился.

- Вы сговорились... Это всемирный заговор какой-то. Мне заместитель мой - по другой линии, - давеча объяснял, что я людей пугаю от лени. Парфенов говорил, что я еще могу стать этим... полезным членом общества. Вы, конечно, правы. Чистой воды троечник. Хотел вытащить - и убил. Черт бы побрал всех военных с их гонором.

- Владимир Антонович, вы бы его не вытащили. Господин подполковник - не такой уж романтик, чтобы ради вашей драгоценной персоны жертвовать нужным человеком, и дело тут не в гоноре. У них с восьмого года были отношения ни к черту, еще с выяснения, кто должен мародеров расстреливать. Вы что, не заметили в своем трогательном самоотречении, что Ульянова вы не удивили? - завелся Штолле.

- Я же не знал, сколько прошло времени. А он не знал, что Парфенов собирался договариваться... Он стал бы безвреден, если бы уступил сам. Я просто очень плохо соображал тогда: я действительно боюсь темноты.

- Если бы да кабы, Владимир Антонович, во рту бы росли грибы, и продовольственной проблемы не стояло бы. Вы сделали слишком много допущений, и когда все поехало, стали совать голову под падающий шкаф. Это нелогично, неразумно и ненаучно.

- Это, Александр Демидович, я с перепугу...

- Напомните мне не пугать вас. Возвращаться не собираетесь?

- Нет, - решительно отозвались из-под одеяла. - Если я не ошибся - нет. Несломанное не чинят. Будем, как сказано, считать это административной высылкой, а Ульянова, соответственно, - администрацией. Полномочной. - С каждым словом директор все больше становился похож на себя и все меньше - на того, другого... - У военных есть свой ВЦ... а весна и следующая зима будут очень тяжелыми. Я не знаю, продержится ли лаборатория без меня, и мне не хотелось бы рисковать. До Саратова мы доедем, а там надежно. Кстати. Я же вам свежий стишок не показывал. Вчерашний.

Время бронзы и сланца, рыжей слоистой глины,

Время делить себя и хоронить частями.

Паника по всей акватории торгует адреналином.

Свежим адреналином и новостями.

Ход ладони по глине груб, неумел, небрежен -

Ради чего стараться, учиться, растить уменье?

Города и поселки отступают от побережий

По всей ойкумене.

Боги ищут укрытий потише, позаповедней,

Люди пишут стихи о чужой родне и знакомых.

Как возвращались домой, с войны, ставшей последней.

Как просыпались дома.

От бронзы - одни крошки, век хрустнул и весь вышел,

Кривые горшки, плошки, неуклюжие птицы,

Горные деревушки, плоские крыши,

Плач о пропавшем муже, о схлопнувшейся границе.

Ставь слова на слова и стены на стены,

Вращай шапито небес, раскрашивай по сезону,

Держи над водой и сушей, над сизой морской пеной

Время огня, стали и железобетона.

Штолле удивился - услышанному и самому себе, потому что стихи были хороши, осмысленны и связны, в отличие от обычного пустопорожнего бреда, и потому что они, едва отзвенев, сразу принялись стучать и перекатываться на языке, как вкусная фраза, как звучное имя.

- Я же говорил - лентяй. Можете ведь, когда хотите.

- Ну, Александр Демидович, если уж вам понравилось, то конец света... - протянул Рыжий, - отменяется!

Грузовик остановился - и на мгновение стало странно тихо, а потом машина с ревом нырнула в раззявленные ворота военной базы.