Изысканный труп

Ну и ладно, думал я. Я утону в почву, я отдам питательные соки своего тела корням вереска; черви и жуки насытятся нежным мясом меж моих косточек. Но земля тоже не хотела меня принимать. Я был пойман в склепе между небом, землей и морем, отдельно от них всех, вместе лишь с собственной жалкой плотью.

комп... тоннн...

Эти звуки ничего не значили, были столь же бессмысленными, как сопровождавший их звон. Существовала коробка, высеченная из камня, внутри лежала металлическая плитка, покрытая тряпичной подушечкой, а на ней покоилось инертное создание из кости, обрамленной мясом. Я был связан с ним невидимой нитью, тонкой пуповиной эктоплазмы и привычки. Все места и времена казались постоянно текущей рекой, и пока инертное создание лежало на берегу этой реки, я был погружен в воды. Лишь благодаря тонкой пуповине меня не уносило течением. Я чувствовал, как она натягивается, как распадается эфемерная ткань.

Я услышал глухой скрежет металла о камень и понял, что это открывается дверь моей камеры. Щелкнул затвор, и по холодной поверхности раздались шаги.

– Комптон, если что выкинешь, я всажу тебе пулю в голову. Что за чертову игру ты выдумал?

Еще один голос:

– Прострели ему задницу, Арни, посмотрим, как зашевелится.

Хриплый смех, однако первый стражник молчал. Мои мышцы не напряглись, веки не задрожали. Интересно, почувствую ли я, как в плоть проникнет пуля.

На запястья надели стальные наручники – знакомое ощущение, – мозолистые пальцы пощупали пульс. Что-то холодное и гладкое коснулось губ. Снова заговорил охранник Арни, приглушенным голосом, почти благоговейным:

– Мне кажется, он умер.

– Комптон умер? Не может быть; он как кошка, только у него двадцать три жизни.

– Заткнись, черномазый. Он не дышит, и я не чувствую пульса. Может, лучше позвонить в лазарет?

Если человек – закоренелый убийца, то он обязательно должен быть хорошим актером. Теперь я играл главную роль в своей жизни – смерть. Однако это мало походило на спектакль.

Слепая последовательность вырезанных кадров, замедленной съемки: тележка прогремела по длинному коридору из блоков шлакобетона, тело крепко стянули ремнем, не снимая наручников, – я достаточно опасен, чтобы находиться в рабстве даже после смерти. Запах лекарств и плесени в тюремном лазарете. Крошечный укол в сгиб руки, в подошву. Холодный круг металла на груди, на животе. Рывок за правое веко, луч света, яркий и тонкий, как проволока.

Я помню голос начальника тюрьмы, его холодный тусклый взгляд сверлил меня, будто от моей руки умер его первенец.

– Вы не собираетесь осмотреть его тело? Мы должны узнать, от чего он умер, прежде чем отправлять отсюда.

– Извините, сэр, – отвечал медбрат, который зашивал мне лоб, и звучал его голос крайне перепуганно. – Эндрю Комптон недавно получил положительный результат на ВИЧ. Вероятно, он умер от осложнения СПИДа. Я не компетентен делать подобный осмотр.

– Черт возьми, люди не умирают от СПИДа в один день. У них бывают поражения тканей и органов, так?

– Не знаю, сэр. У нас первый такой случай. Большинство заключенных, зараженных вирусом, переводят в Вормвуд-Скрабс. Комптон в итоге тоже туда бы попал.

Моя привязанная к плоти душа вздрогнула от восторга. Если б я оказался в Вормвуд-Скрабс, у меня уже не было бы шанса выбраться ни живым, ни мертвым. Это самая большая тюрьма в Англии, с собственной больницей и моргом.

– Что ж, мы не можем здесь возиться с заразными болезнями. Пусть его вскрывают в Лоуэр-Слотер. Вызовите доктора Мастерса, чтобы выписал свидетельство о смерти. Иначе там не примут труп.

Я видел доктора Мастерса ровно пять раз, каждый год во время планового медосмотра. Вот он снова. Руки нежные и сухие, как всегда, изо рта, откуда-то из глубины, запах хвои и гнили.

– Бедняга, – пробурчал он – слишком тихо, чтобы кто-либо услышал.

Затем взял у охранника ключ и снял с меня наручники. Попытался нащупать пульс – тщетно; снял тюремную пижаму, постучал по животу, перевернул и засунул хрупкий стеклянный кончик градусника в холодеющую прямую кишку. Я выпустил этот мир, и душа поплыла по течению среди черных волн забвения.

– Причина смерти? – последнее, что я слышал, и еще тихий голос доктора Мастерса: – Понятия не имею.

Металлический скрежет, колеса застучали по мощеной дороге. На территории тюрьмы не было мощеных дорог. Я не смел открыть глаз, да даже если б и посмел, на тяжелых веках словно лежали мешки с песком. Забренчали бутыли и флакончики, прерывистое шипение радиосканера, рычание машин, заглушаемое растущими воплями сирены. Я был в машине "скорой помощи". Я выбрался из Пейнсвика; теперь оставалось ожить. Но не сейчас.

Меня привязали ремнями к другой тележке и с огромной скоростью погнали по коридору, только на сей раз колесики скрипели громче, словно ехали по кафелю и стеклу, а не заплесневелым блокам из шлакобетона. Еще один холодный железный стол под голой спиной, и вдруг все тело укутали в тяжелый хрустящий целлофан. Мешок.