Japan: Land of the Rising Sun

На сцене на фоне желтовато-зелёной москитной сетки сидела несчастная О-Ива, прижимавшая к груди младенца. Её измождённое лицо было всё ещё прекрасно, хотя недавние роды были слишком тяжёлыми. О-Ива жалобно роптала на свою несчастную долю: пошатнулось здоровье и охладел супруг. Она без конца твердила о том, как ей хочется перед смертью увидеться с младшей сестрицей, чтобы отдать ей подарок покойной матушки — гребень. Иэмон увлёкся другой девушкой, жившей по соседству, и мечтал поскорее избавиться от надоевшей жены. Родня соседки послала О-Ива якобы чудодейственное снадобье, на самом же деле — отраву. Яд должен был обезобразить её, чтобы Иэмон не терзался сожалениями, бросив жену. О-Ива доверчиво приняла подарок и, не чуя подвоха, каждый день с благодарностью пила яд. Томо смотрела на сцену с душевной мукой, несколько раз она даже зажмурилась, чтобы унять пульсировавшую в висках кровь. Ей была так понятна и так знакома наивная доверчивость героини, безжалостно преданной самыми близкими людьми… Любовь, достигнув своего апогея, охладевала, катясь к неизбежному концу — к ледяному аду. Как легко угадывалось сходство О-Умэ, укравшей у жены Иэмона, с наложницей Сугой, как был похож холодный, жестокий, но такой привлекательный Иэмон на её Юкитомо!.. А сама О-Ива, после чудовищного предательства превратившаяся в мстительного духа зла, напоминала Томо… Томо не отрывала от сцены глаз. Жуткие эпизоды мести О-Ива следовали одна за другой. Эцуко всё дрожала от страха и словно в шутку закрывала ладошками глаза, а потом отключилась от происходящего и уснула, уткнувшись лицом в колени Суги. Томо пришлось нести на руках её обмякшее, отяжелевшее тельце до коляски рикши. Вечерний летний бриз продувал занавески коляски. Томо, не отрываясь, смотрела на безмятежно спавшую дочь, на её маленькую, словно кукольную, головку с детской причёской-пучком, на такие правильные, изящные черты лица. Ей вдруг вспомнился старший сын Митимаса, живший в деревне, в доме родителей Томо. Нет, она не должна пойти по стопам О-Ива! Ей грозит безумие в сотни раз страшнее, чудовищней, — но она ещё крепче прижмёт к себе Эцуко, прикрываясь ею, словно святыми угодниками. Ибо, если она впадёт в безумие, что станет с её детьми

В присутствии Сэки Томо, чтобы не уронить достоинства, приняла всё как должное и с маниакальным упорством каждый вечер, как и прежде, стелила мужу в собственной комнате — на всякий случай. Стелила сама, отпустив на ночь служанок, и сама же убирала на рассвете постельные принадлежности в шкаф. Однако из ночи в ночь постель мужа оставалась пустой и холодной. Но однажды Сиракава вернулся домой непривычно поздно и, не заходя в новый флигель, прямиком направился в комнату Томо.

— Отошли служанок спать… И подай мне сакэ! — рявкнул он.

Глаза у Сиракавы налились кровью, на виске пульсировала синяя жилка. Вообще Сиракава сакэ не любил, так что такая просьба в столь поздний час была из ряда вон выходящей.

— Посмотри! — сказал он и, приподняв рукав кимоно, обнажил руку. Левое предплечье было обмотано белой тряпкой, сквозь которую проступала алая кровь. Томо, нёсшая бутылочку с подогретым сакэ, так и застыла на месте, как вкопанная.

— Что… Что случилось?!

— Мы застали тайную сходку этих подонков из Либеральной партии… Но успели схватить только десятерых, остальные улизнули. А потом они напали на нас, по дороге домой… — Сиракава расхохотался. — Хорошо, что это левая рука! — Голос его звенел от напряжения. Лицо перекосила жутковатая улыбка.

Враг оказался достойным. Ему повезло, что он остался в живых. И вот, после смертельной схватки он пришёл не к Суге, а к ней, к Томо! При этой мысли рука Томо, сжимавшая бутылочку, дрогнула.

— Какое счастье, что вы… — бессвязно пролепетала она, глядя на мужа расширенными глазами. В его зрачках вспыхнули дикие огоньки. Он залпом выпил сакэ и здоровой рукой грубо привлёк Томо к себе. Её волосы рассыпались по плечам. Томо уткнулась лицом в грудь Сиракавы, попыталась ухватиться за воздух, потеряла равновесие — и тяжело рухнула в объятия мужа. Сакэ выплеснулось из бутылочки, облив Сиракаву. Резкий аромат перебродившего вина окутал их тяжёлым облаком. Сиракава буквально впился губами в рот Томо.

Он ушёл в новый флигель только под утро. О Суге не обмолвился ни словом, но Томо и так было ясно, что он просто-напросто не осмелился выплеснуть на столь юное, ещё нетронутое существо брутальную мощь кровавого вожделения. Лёжа в своей одинокой постели, Томо кусала губы от унижения. Муж явился к ней лишь потому, что был ранен, а она… она не сумела скрыть свою страсть… и теперь он, наверное, самодовольно глумится над её глупостью. При этой мысли ей захотелось впиться ногтями в лицо супруга.