JaZZ моТЫлька

– Сладким как грех да-а-а, понимаю, хотя грех слово не люблю, да и сладкий с ним никак не сочетается.

– Вы…, ваше имя Блэкоф?

– Ну, я бы не сказал, что это имя, которое мне дала моя матушка, но в миру меня знают таким, – протягивая мне чашку с зелёным, стилизованным изображением звездолёта ответил Блэкоф. – Вы же здесь, как я пониманию будете пить? Или всё-таки нужно было в стаканчик?

– Здесь, благодарю. – Присев за соседний с компанией столик я, смакуя напиток, занимающий почётное второе место после чая, в рейтинге моих фаворитов, согревающих как душу, так и тело, принялся рассматривать рисунок. Что-то очень знакомое казалось в очертаниях звездолёта. Версию с Энтерпрайзом я отбросил сразу. Здесь был образ знакомый с детства, образ, ломающий стены склепа взрослой души и выводящий в сад, где ты бегал в шортиках и майке, забывая о еде, забывая о времени. Не думая о времени, времени которое с неумолимостью быстрины в реке несёт тебя прочь от берегов беззаботности. И снова я вспомнил свой стих, что-то слишком часто в последнее время я о них вспоминаю:

У каждого в душе есть,

ступени истёртые,

сорняком поросшие,

ведут они в

парк заброшенный,

где краска на лавках

с лучами флиртовала,

дорожки, где

золотистый песок украшал,

клумбы жизнь источали,

а деревья богам

пятки щекотали…

Новый глоток кофе прогнал амнезию как пса оскалившего клыки, инкрустированные в пену, вокруг морды. Это же звездолёт «ЗАРЯ» – Звездолёт Аннигиляционный Релятивистский Ядерный. Боже, как же я мог забыть об этой любимой поколениями диалоги Ричарда Викторова, человека который подарил вселенной кинематографа три прекрасных планеты – «Москва-Кассиопея», «Отроки во вселенной» и «Сквозь тернии к звёздам». Даже, если опустить перечень наград, которые снискали эти шедевры, они навеки останутся в сердцах поколений, которые еще помнят каково это жить среди людей, а не хищников, готовых разорвать тебя ради лакомой косточки. Хищников, жаждущих видеть твоих детей глупыми, алчными, тщеславными рабами потребления.

Разом, допив кофе, я заказал вторую порцию и, пытаясь вызвать в душе штиль, прислушался к разговору компании. Друзей звали Абрам, Жорж Бувиль, Аннет Багрэс и Люк Селезнёв. Они делились впечатлениями от концерта известного композитора и мультиинструменталиста Катти Буддоматилиста.

– Вы знаете, если даже в эпоху тотального бесчувствия, божественная музыка остаётся в почёте, значит, этот мир всё ещё имеет шанс шагнуть прочь от рыхлого края Тартара, на котором давным-давно качается. – Сказала Аннет.

– О, слова не бога, но психолога, – улыбаясь, с акцентом сказал Жорж.

– А всё-таки жаль…,– не договорив, Аннет, уставилась в паутину трещин на поверхности овсяного печенья.

– Кого тебе жаль Аннет? – Спросил парень в очках с линзами коньячного цвета.

– Если мир сравнить с музыкой, он был бы бездарно написанной симфонией, вот поэтому, Абрам, мне и жаль.

– Вы знаете друзья, я когда-то был вынужден терроризировать свой чувствительный нос ароматами нужника, на одной из пригородных станций. И вот там, значит, поверх всякой похабщины, типичной наскальной живописи современных австралопитеков, я увидел это, – он, пролистав в рукафоне несколько фотографий показал друзьям снимок.

– Та не дёргай ты, я не вижу – попросил Жорж.

– Та давайте я прочту, – предложила Аннет.

Люди разучились слышать,

и слушать не хотят,

люди отказались думать,

в тени шаблонов проще жить.

И смысл людям

более не нужен,

им зрелища повсюду

подавай.

– Доказательство того, что среди неандертальцев живут и кроманьонцы, – улыбаясь, произнесла Аннет.

– Ну не все же подонкам отмечаться на стенах нужников пещер, это ж вам станция всё-таки. А дорога не только прибежище для негодяев. – Снова взялась солировать психолог Аннет. – Дорога и человек – вечные любовники, их отношения насчитывают миллионы лет.

– И как бы там ни было лучших любовников им не найти рассмеялся Абрам. – Знаете, я как то в сети набрел на такие строки, кажись какой-то Псиночка написал.

– А, слушайте это тот Псиночка, чьи стихи я видел арОтАЗисе.

– Точно я-то, думаю, что за ник такой знакомый, вот слушайте, нашёл, – Абрам, удобнорасположив рукафонпрочёл:

Я по заброшенным людьми дорогам,

чрез сад, запущенный давно,

к холму приехал, рядом с домом,

отлитых из метала птиц.

Покоя плед меня укутал,

котёнок размышлений

оставил мыслей клубок,

на время выпрямился я,

душа рыдала в темнице,

бытия несостоявшегося себя

Жизнь как стол

где пир в разгаре,

одни из первых рук

едят, другие подъедаются,

третьи как шакалы

всё и всех едят,

четвертые ж давно

клюют крохи одни,

чтоб младые воплощения

к столу вплотную подвести.

Увлёкшись разговором друзей, я не заметил, что людей то в зале прибавилось, и среди них выделялся мужчина, который сидел за дальним столиком. По словам компании, он всегда сидел только в конце зала и никогда ни с кем не общался, предпочитая пить кофе, оградившись от мира крепостной стеной наушников.