К Альберте придет любовник

Чуть-чуть не доезжая до Манхайма, Надан свернул со скоростного шоссе, Май моментально вылетел прочь из окна, запахло какой-то химией; выбор подходящей гостиницы – вот уж о чем нам точно не следовало сейчас говорить, и хотя мы любили друг друга уже целую вечность, пока мы ехали по автобану, нас обоих вдруг осенило, что еще ни разу нам не доводилось провести вместе ночь, в одной комнате. Конечно мы пытались, и не раз, мы многократно пытались провести ночь вместе: у меня или у Надана – однажды у нас даже получилось часа два проспать в одной комнате, но самое позднее в два, в половине третьего ночи все наши попытки терпели крах. При этом один из нас чувствовал себя несчастным, а другой был в ярости, но следующая же попытка повторялась с точностью до наоборот: несчастным был теперь тот, кто в прошлый раз пришел в ярость, а бывший страдалец испытывал бешенство, и мы никак не могли найти этому объяснение. Скорее всего поэтому мы и сбежали.

Пока еще никто из нас не произнес ни слова, но я заметила, как побелели костяшки на руке Надана, с такой силой сжимал он руль, а Надан увидел, что я вдруг выпрямилась в кресле и сижу прямо-прямо, будто аршин проглотила. Стало заметно холоднее, я была даже рада, что захватила с собой пальто, в которое могу теперь завернуться, жалко только, что у него нет капюшона. С надеждой добраться до Франции прежде, чем встанет вопрос о ночлеге, пришлось распрощаться.

Любовь в немецкой гостинице в нескольких километрах от автострады требует крепких нервов. Более крепких, чем у меня или у Надана. Гостиница, перед которой в конце концов затормозил Надан, была просто воплощением мечты о подобного рода немецком отеле, мечты о бутерброде с ливерной колбасой. В этом типично немецком отеле любовь наша станет кошмарным сном, и остается надеяться, что все-таки не самым ужасным. Самое ужасное случится после.

Я: «Надан, давай вернемся, пожалуйста».

Надан: «И что?»

Я: «Ко мне».

Надан: «?»

Я: «К тебе».

Надан: «?»

Я: «Послушай, там внутри какие-то идиоты поют».

Надан: «Но они же перестанут».

Последнее предупреждение о совершенно неопасной желтой жидкости, которая под воздействием кислоты задымилась и, возможно, способна самовоспламеняться, что само по себе, конечно же, ничего не означает, – и радио выключили. Надан припарковал машину. Последний населенный пункт остался в двенадцати километрах позади, следующий – в семнадцати километрах впереди. А я-то всегда считала Германию густонаселенной страной.

– Господа останутся надолго, – сказала дама за стойкой регистрации.

Это прозвучало утвердительно.

Надан вел себя так, как будто он в этом еще отнюдь не уверен. Он сказал:

– Это сильно зависит, – но не сказал от чего.

Побледнев, он напряженно и очень внимательно смотрел в сторону туалетов, там же, чуть дальше был вход в ресторан, в подвале, откуда доносились непонятные глухие звуки.

Дама сказала:

– Ах, эти… они дошли до кондиции.

– Это мы слышим, – сказала я, стараясь понапрасну не пугаться.

Дама тем временем махнула рукой и высказалась:

– К закрытию как раз успевают развеселиться.

Она дала нам ключ от комнаты, но мы не сразу отправились наверх. Пока мы жевали в ресторане холодные фрикадельки с солеными огурчиками, которыми приходится перебиваться тем, кто пропустил время ужина, веселье продолжалось. Оно даже шло по нарастающей, и можно было уже отличить женское веселье от мужского; сперва их разделяла октава, потом, на пике веселья, уже две. Мы принялись заключать пари обо всем на свете – из чего эти фрикадельки, из обрезков печени или из хлеба? Поют ли все еще внизу «Молодую полячку» или уже нет? Как стоят кровати, под углом друг к другу или рядом? Выберемся ли мы вообще когда-нибудь из этой дыры?

Вдали можно было различить огни то ли Манхайма, то ли Людвигсхафена.

Фрикадельки состояли наполовину из обрезков печени, наполовину из хлеба, и вкус у них был отвратительный. Надан сказал:

– Как они умудрились набраться этим теплым пивом, для меня остается загадкой.

Потом мы пошли в номер.

Надан сказал:

– Можешь не сомневаться, ни с одной женщиной на свете, кроме тебя, я не согласился бы ночевать в подобной комнате.

Это прозвучало искренне, и я сказала:

– Можно подумать, машину здесь остановила я.

«За мной последовав конем, сойдешь с ума, мой милый», – подумала я, и тут мы вошли в комнату, окленную обоями в цветочек.