К Барьеру! (запрещённая Дуэль) №28 от 01.12.2009

В 1989 году я был избран народным депутатом СССР и через некоторое время обратился с официальным депутатским запросом к тогдашнему председателю КГБ СССР В.А. Крючкову с просьбой ознакомить меня с документами, касающимися деда. В частности, я просил　показать мне его уголовное дело и материалы процесса над М. Тухачевским, поскольку мой дед входил в состав Специального судебного присутствия, приговорившего Тухачевского и других военачальников к смертной казни. Материалы процесса над группой военачальников во главе с Тухачевским меня особенно интересовали, поскольку М. Тухачевский и Роберт Эйдеман (председатель Центрального совета Осоавиахима СССР), расстрелянные по приговору Специального судебного присутствия, были близкими друзьями моего деда,　а с Робертом Эйдеманом они дружили чуть ли не с детства. И для меня　было непонятно, как мой дед мог приговорить к смерти своих друзей.

Через некоторое время меня пригласили на Лубянку и положили передо мной два тома. Первый - уголовное дело деда, второй - стенограмму процесса над группой военных во главе с Тухачевским. Мне разрешили делать необходимые выписки.

Меня сразу поразило, что в уголовном деле было крайне мало документов. Дед был арестован 23 ноября 1937 года, а расстрелян 29 июля 1938 года, т.е. он провел в Лефортово　 8 месяцев. И при этом в деле было всего три или четыре протокола допросов, причем практически эти протоколы были ни о чем. Например, один многостраничный протокол был посвящен организации ремонта авиационной техники ВВС. Причем протокол очень подробный, как мне показалось, ответы на вопросы следователя　были просто переписаны из руководящих документов тех лет по организации авиаремонта.

Меня удивило, что через три дня после ареста дед написал рукописную записку на имя наркома внутренних дел Ежова о готовности дать чистосердечные показания о своей контрреволюционной деятельности, но никаких следов этих чистосердечных показаний в уголовном деле не оказалось. Судя по материалам дела, первый допрос состоялся только в январе 1938 года. В то же время, судя по материалам реабилитации 1956 года, подшитым в этом же деле, деда неоднократно вызывали на допросы и «выбивали» из него показания. Но где эти протоколы с «выбитыми» показаниями, почему их не оказалось в деле?　

Ознакомившись со стенограммой процесса Тухачевского, я понял, что с этим процессом тоже не все так просто. Моя убежденность в том, что Тухачевского и его коллег просто заставили под пытками оговорить себя, оказалась серьезно поколеблена, поскольку, судя по стенограмме, они давали свои показания достаточно искренне. После　ознакомления со стенограммой процесса я пришел　к выводу, что все-таки «заговор военных» или что-то тому подобное в Красной Армии был.

Я вышел из здания КГБ на Лубянке в большом смятении.

Во-первых, я понял, что уголовное дело моего деда было подвергнуто «чистке» и из него были удалены какие-то очень важные документы. Очевидно, эти документы были изъяты в период «хрущевской оттепели» в процессе реабилитации деда.

Во-вторых, «заговор военных» в Красной Армии все-таки был.　

А потом начались события, связанные с гибелью Советского Союза, и мне стало не до　«дел давно минувших дней».

Мой отец очень тяжело переживал распад страны. Это удивительно, но, невзирая на то, что　в результате трагических событий 30-х годов была сломана вся его жизнь, большего патриота нашей страны мне не приходилось встречать.　Погибла его страна, и через полгода, 17 июля 1992 года, в возрасте 65 лет в результате сердечного приступа скончался и он.

За месяц до этого мы с ним на даче за вечерним чаем как-то вели откровенный разговор о происходящем и вдруг мой отец сказал: «Если бы Сталин был жив, то он бы этого бардака не допустил».　

Я был потрясен! Мой отец, ярый антисталинист, ненавидевший Сталина всеми фибрами своей души, вдруг понял и простил его...

В 2000 году я был избран депутатом Государственной Думы и обратился к директору ФСБ Н. Патрушеву с просьбой разрешить мне вновь ознакомиться с уголовным делом деда. Меня вновь пригласили на Лубянку, вернее, на Кузнецкий мост в читальный зал ФСБ и дали знакомое уголовное дело. Я начал его листать, сверяясь с записями 1990 года,　и вдруг, к своему изумлению, обнаружил, что в нем отсутствуют некоторые важные документы. Например, пропало донесение　разведки НКВД, датированное　1932 годом, о том, что военный атташе Латвии　заявил в частной беседе с нашим агентом, что у латвийского генерального штаба есть свои люди среди военачальников Красной Армии. Среди прочих фамилий там называлась　и фамилия моего деда.　В 1990 году я с большим сомнением отнесся к этому донесению, поскольку вряд ли мой дед мог быть агентом латвийского　генерального штаба, по воспоминаниям бабушки он был твердокаменным большевиком. Но сам факт исчезновения этого и некоторых других документов позволяет мне сделать вывод, что «чистка» архивов продолжается и по сей день. Возникает вопрос: «Зачем?».