К берегам Тигра

Наконец генерал встает и в короткой речи благодарит гостей. Снова шум, приветствия, подобострастные взгляды. «Музыкантский» стол гремит «ура», и под звуки оркестра, играющего генеральский марш, корпусный в сопровождении Робертса уходит через сад в свои покои.

Зуев и Химич, оба основательно охмелевшие, выбираются из толпы бушующих офицеров и, покачиваясь, бредут к нам.

– А мы за вами, – лепечет Зуев, – мы за вами, господин есаул. Верьте, честное-е… слов-во… мы за вас… ду-у… шш… – Он заикается и тянет: – Ду-у-шу отда-а-дим.

– Отдадим, ей-богу, – подтверждает Химич.

– Ну, ребятки, – ласково перебивает Гамалий, – верю, верю вам, вот скоро и докажете все, а теперь сидайте на коней и айда в сотню, через час и мы приедем.

Зуев, пошатываясь, берет под козырек, а Химич смеется хитрым казацким смешком и пьяным, фамильярным голосом говорит:

– Начальство до дивок п-ишло… пон-нимаем… Ну, нехай вам боже, а нам описля!

Оба бредут к воротам разыскивать своих вестовых в куче перемешавшихся людей и лошадей. Мы идем в комнату дежурного штаб-офицера.

Сад пустеет.

Гамалий в отличном настроении. Он вспоминает свою службу вольноопределяющимся в 1904 году.

– …У нас, среди вольноперов того времени, был один удивительный фрукт, графчик Олсуфьев, маменькин сынок, благородный отпрыск старого дворянского рода, – прислала его к нам в полк аристократка тетка, чтобы отхватил он себе медальку на георгиевской ленте или крест, – каким-то родственником приходился нашему полковому командиру, князю Трубецкому. Но как на грех приезжает этот фендрик, а князь накануне из-за болезни в Петербург эвакуировался и к нам назначили командиром генерала, да не из салонных, а простого, строевого, всю свою жизнь в гарнизонах тянувшего лямку. Генералу этому плевать на сиятельное родство и титулы его вольноперов. Вот идет как-то командир через двор, а навстречу ему Олсуфьев – службы графчик не знал, строя не любил, нас, простых смертных, чурался – и небрежно этак прошел мимо командира. Тот кричит:

«Кто таков?»

«Граф Олсуфьев», – отвечает фендрик и этак изящно приподымает фуражку.

«Граф?.. Я тебе покажу графа! Отчего честь не отдал? Отчего во фронт не стал?»

«Не заметил, – говорит, – ваше превосходительство, а к тому же прошу не кричать на меня и не „тыкать”, меня это нервирует».

«Нервирует? А ну, вахмистр, в карцер этого неврастеника на десять суток! Я ему там нервы повылечу».

«Ваше превосходительство, я, – говорит фендрик, – в Петербург на вас князю Гагарину и генералу Куропаткину жаловаться буду».

Как затопает на него старик.

«Ах ты, – кричит, – штафирка! Жаловаться тетушкам да бабушкам на меня будешь?! На двадцать суток его, каналью! Да чтобы каждый день в строю был, а потом – в карцер!»

Отсидел наш графчик двадцать суток, вышел из карцера бледный, напуганный, похудевший и к нам вдруг проникся симпатиями, не отходит от вольноперов. Только на второй день угораздило его опять на глаза командиру попасться. Остановился он, смотрит на генерала и опять не отдает ему чести. Рассвирепел тот, побагровел весь:

«Вы это что, бунтова-а-ать? Издеваться над начальством? Упеку под суд! Поч-че-му не отдаешь чести?»

«Извините, ваше превосходительство, – совсем оторопев, говорит графчик. – Я думал, что мы с вами в ссоре!»

Тут уж и генерал растерялся. Поглядел-поглядел в невинные глаза Олсуфьева, плюнул:

«Ну и дура-ак! Откомандировать это чучело из полка куда угодно!»

Мы весело смеемся. Особенно нравится рассказ Зуеву.

– Хороший анекдот, – заливаясь смехом, говорит он, – надо запомнить.

– Нет, господа, к сожалению, не анекдот, – вздохнув, продолжает Гамалий. – Вы видели сегодня возле командира корпуса высокого гвардейского полковника с пышными усами и «Владимиром» на груди?

– Того, что пел французскую шансонетку? – спрашиваю я.

Гамалий молча кивает головой.

– Так вот он сам, своей персоной, и есть полковник граф Алексис Олсуфьев, – медленно говорит Гамалий.

Зуев негодующе откидывается назад.

– Видно, тетушка продолжает ворожить ему. Полковник! – с непередаваемым презрением заканчивает Гамалий.

Нашу беседу прерывает конный драгун, прибывший из штаба.

– Вашскобродье! – щелкая шпорами и четко отдавая честь, докладывает он. – Их превосходительство генерал-майор фон Эрн требуют вас со старшим офицером к себе.

– Сейчас будем, – вставая, говорит есаул.

Драгун исчезает, и кованые копыта его коня стучат за палаткой.

Мы спешим в штаб.