К берегам Тигра

– Да… А теперь уже можно рассказать, куда и зачем мы идем. Идем мы через степь, что вон за теми горами. По ту сторону степи – река, за рекой опять степь, а за нею пустыня. Может, слыхал кто про пустыню? – оглядывает он напряженно слушающих казаков.

Кое-кто кивает головой.

– Но пустыня эта особая, нестрашная. С садами, деревнями и с холодной водой. Живут там люди – арабы – и не тужат. Все под рукой – и скот, и хлеб, и вода. И вот мимо них, мимо деревень арабских…

– Оазосы! – радостно кричит, высовываясь вперед, Востриков. – Оазосами прозываются, вашскобродь.

– Да, оазисами… Так вот через них пройдем и мы и за ними уже встретимся с нашими союзниками – англичанами, к которым посланы. Мы непременно должны соединиться с ними, потому что через две-три недели начнется совместное наступление против турок. Отсюда – мы, оттуда – они. Они уже ждут нас. Им сообщили туда по беспроволочному искровому телеграфу, и нам навстречу будут посланы конные части. Конечно, когда мы вернемся назад, то нас встретят как героев, и после этого похода я обещаю вам, всей сотне, месячный отпуск домой. Вернетесь в станицы георгиевскими кавалерами, с деньгами и подарками, и будет чем порадовать стариков дидов, когда будете рассказывать им об этом знаменитом походе. С завтрашнего дня, братики, как только перейдем позиции, мы уже считаемся в заграничной командировке, и каждый из вас, рядовых, будет получать от меня по рубль двадцать пять копеек золотом в день, приказные – полтора рубля, младшие урядники – по рубль семьдесят пять копеек, старшие – по два рубля, а вахмистр – по три рубля. Таким образом вы соберете и деньги на отпуск.

Казаки заулыбались, и какая-то шутка пробежала по толпе.

– В чем дело? – спросил Гамалий.

– Да кто вернется живым, деньгу здорово зашибет, – ухмыляясь, говорит Карпенко.

– А кто нет? – лукаво поддержал его Сухорук.

– А тому крест в поле да чикалки[20] над ним.

– Ну, не нюнить! На то и война, чтобы воевать. А здесь что, лучше, что ли? Разве завтра нас не могут бросить в бой? Не те же пули, не то же самое? А тиф? А лихорадка? Что там говорить! Казаку горевать не о чем. Сел на коня – так уж неси службу честно. Недаром о нас слава за моря бежит.

– Да уж звестно: слава казачья, да жизнь собачья, – вздыхает кто-то рядом, и дружный смех бежит по рядам.

– Кто деньги загребет лопатой, а над кем землю лопатой сгребут, – говорит урядник Скиба и грустно смотрит на меня.

Ему сорок лет, и рядом с ним, в его же взводе, бок о бок, служит его сын Данило, да еще в станице осталось трое детей.

– Ничаво, папаня, авось дойдем, – ухмыляется сын.

Гамалий оглядывает казаков. Глаза его вспыхивают, и он похож на большого разъяренного быка.

– Так… хорошо… очень хорошо! Бабы вы, вот вы кто, а не казаки! А вдруг не «вернэтесь»… Так що ж с того? – Он злится и переходит на украинский язык: – Ну що ж, як вы не вернэтесь, то думаете, сгине Россия, сгинуть казаки? Ни! А то колы вы будете лякатысь, як мали диты, то и вы, и казацство, и слава сгинуть. Хиба тут краще? А ну, побачимо? Кажный день в караули, в нарядах, в розъиздах, в фуражировке, а тут що хиба не можно знайти смерть? Можно, скильки хочешь. А тут не мае опасности? Ще бильш! И так, браты мои, з мисяця в мисяць, з рока в рик. Так що ж, кажу я вам, чи в новину нам, казакам, таки дила? Ни! Мы звычни до них. Як батьки наши привыкали на Кубани, як диды-горюны в Запорожской сичи. Але гирко слухаты, що казаки злякалысь, гирко бачиты, що воны струхнулы. Бабы в станыци засмеють нас: пишлы, та не дийшлы! Ай ты все, однако, пидэм, бо хто не пидэ, того расстреляють як собаку. Важко, дуже важко буде иты, але треба. И мы пойдем, и мы соединимся. А потом вернемся обратно и всей же сотней поедем на родную Кубань!

Гамалий замолкает. Его возбужденная, взволнованная речь подействовала на казаков.

– Та що ж, вашскобродь. Мы разве отказываемся аль що? Хочь не хочь, все, одначе, пидэм. Тилько мы казалы, що трудно, – раздались голоса.

– Иван Андреич! – раздвигая толпу и выходя вперед, говорит старый Пацюк, всеми любимый и уважаемый казак.

Ему уже пятьдесят три года, но он еще крепок и бодр. В 1904–1905 годах он под начальством Мищенко[21] сражался на полях Маньчжурии. В эту кампанию он добровольцем пошел на фронт, как он сам говорил, «добуты золотого Егория, аль бо деревянного». Пацюк был из той же станицы, что и Гамалий, и даже приходился ему каким-то родственником.