К берегам Тигра

Под нами, на небольшой, усеянной острыми зубцами площадке, лежат и стоят десятка четыре людей. Половина из них, свесившись над провалом, беспрерывно стреляет вниз, другие покуривают и болтают. Около них сложено несколько винтовок и лежит груда патронташей и мешочков с патронами. Секунду я медлю, затем шепотом командую:

– Приготовьсь!

Казаки вытягивают назад правые руки, в которых поблескивают граненые углы гранат.

– Пли! – командую я – и двадцать три гуммаровские бутылки летят в гущу разлегшихся людей, разрываясь среди них с оглушительным грохотом.

Снизу поднимаются столбы пламени и во все стороны разлетаются смертоносные осколки. Эхо гулко грохочет по ущелью.

– Пли! – снова командую я.

Снова грохот, взрывы, огонь и исступленные крики.

– Ура! – хрипло и страшно кричим мы и, вскочив на ноги, кидаемся из-за прикрытия.

Впереди всех, выкатив глаза, задыхаясь от бега и размахивая над головой винтовкой, бежит Карпенко, за ним сбегаем мы.

Но торжествовать победу не над кем. Разрушительные гуммаровские бомбы сделали свое дело. Трупы застыли и замерли в самых нелепых и неожиданных положениях. Один был застигнут гранатой в тот момент, когда, запрокинув голову, жадно пил из фляги воду. Другого смерть застигла в ту минуту, когда он заряжал винтовку. Двое тяжелораненых корчатся от боли.

Пробегаем дальше. Сбоку грохочут пулеметы. Это наша засада крошит немногих добежавших до коней курдов. Снизу несется радостное, несмолкающее «ура». Это сотня приветствует нас. Мои казаки разбежались по камням и подбирают раненых курдов. Кое-кто постреливает вдогонку удирающим.

– Вот, нашли двоих, – докладывает Карпенко, выводя из-за камней дрожащих от страха людей.

Один из них ранен осколком гранаты, лицо его обожжено и испещрено мелкими царапинами. Другой невредим. Они оба молчат и не отводят от меня своих молящих взоров. У раненого текут по лицу слезы, смешиваясь с выступающей из царапин кровью.

– Не бойсь, дура, не убьем, – добродушно тянет Карпенко. – На, пожуй-ка, беднота, казацкого хлебца!

Он шарит по карманам и откуда-то из глубины их вытягивает небольшой замызганный сухарь и обмусоленный кусок сахару с налипшими на нем крошками махорки. Видно, что ему жалко оробевшего курда, и он прибегает к единственно понятному способу утешить и успокоить его.

– На, небога, поишь. Хиба мы не люди, – говорит он, стараясь вложить возможно более мягкости в свой голос и дружелюбно шлепая курда по плечу.

Пленники немного ободряются.

– Тоже ж люды, – вздыхает Дерибаба.

– А то що ж? Таки ж, як и мы.

– Мабудь, дома диты зосталысь.

– Не лякайтесь, бидолаги, ничего вам поганого не буде, – дружелюбно успокаивают обступившие пленных казаки.

Пленные смотрят на нас испуганными, непонимающими глазами.

– Манн на фарадж кердэм[24],– говорит высокий курд.

Мы показываем знаками, что не понимаем.

– На мидани[25],– неожиданно выпаливает Карпенко, и мы все смеемся.

Карпенко, довольный собою, заливается больше всех. Этот добродушный смех окончательно успокаивает курдов, они сами начинают робко усмехаться, о чем-то переговариваться друг с другом.

– Однако, ребята, вы их тут порядком накрошили, – слышу я голос Гамалия, вылезающего из-за гряды камней.

С лица есаула капает пот, он запыхался, карабкаясь напрямик по круче.

– Увести их вниз, раненого немедленно перевязать, – приказывает Гамалий, кивая на пленных.

Казаки сводят их в ущелье. Мы взбираемся на скалы и осматриваем с высоты окрестности.

– Дорого обошлась им наша задержка. Вероятно, побили человек двадцать? – осведомляется есаул.

– Двадцать три. Он воны скрозь по камням валяются, – уточняет Сухорук.

Мы обходим убитых. Казаки обыскивают трупы, вытягивая из карманов и поясов всякую всячину. У некоторых найдены какие-то бумажки, которые Гамалий бережно складывает в свою сумку. В виде трофеев казакам достаются кривые курдские ножи. Трое счастливчиков нацепили на себя снятые с убитых пистолеты системы «Маузер». Трупы оттаскиваем в сторону. Под скалой лежат побитые из пулемета кони.

– Да, много побили народу, – сокрушенно качает головой Гамалий.

– А наши потери? – спрашиваю я.

Лицо Гамалия темнеет и передергивается:

– Четверо. Двое ранены легко, один тяжело – Трохименко, в живот, вряд ли выживет. Один убит.

– Кто?

– Сергиенко. Наповал!

– Вична память, – говорит Карпенко. – Хороший був казак, царство ему небесне.

Казаки снимают кубанки и крестятся. С минуту молчим. Внизу змеятся ущелья, уползая в черные складки гор. Зеленеют луга. Кругом тишина. Какая мирная картина!

– Ну, надо двигаться, – прерывает молчание Гамалий.

Цепляясь за выступы, сползаем по откосу вниз.