Я киваю. Нет ничего лучше, чем напугать мою властную, любящую все контролировать маму. Папа тоже любит ее помучить — когда я была совсем маленькой, именно он подкидывал мне идеи.
Бедная мама (хотя на самом деле она это заслужила). По крайней мере, у нее был только один ребенок, который ее разыгрывал. Папа идет в дом и делает мне сэндвич с ребрышками, которые остались от вчерашнего ужина.
— Ты приехала, чтобы что-то нам сообщить, да, Эллион?
— Ага. — Я делаю глоток лимонада из банки, которую он мне протягивает. Господи, благослови его.
— Хорошее или плохое? — уточняет он. Папа не может просто стоять на месте — у него это никогда не получалось. Я наблюдаю, как он курсирует между раковиной, холодильником и задней дверью.
— Почему ты не можешь спросить прямо? — интересуюсь я. — Что ты хочешь нам рассказать? — Я изображаю его низкий голос, а он в ответ качает головой.
— Я так не говорю. Но хорошо, — сдается он. — Что ты хочешь нам рассказать?
— Я переезжаю.
— Куда?
— Это не твоя забота, папа.
Он подходит ближе и садится напротив меня.
— Это из-за Нила?
Я начинаю качать головой еще до того, как он успевает закончить предложение.
— Нет, это из-за меня. Я всегда была девушкой, на которую можно положиться — последовательной, предсказуемой, с волосами мышиного цвета. Именно поэтому я и нравилась Нилу. Конечно, он хотел, чтобы я перекрасилась в блондинку, но все остальное… И знаешь, что? Не думаю, что то была настоящая я. Думаю, все просто хотели видеть меня такой, а я не противилась.
— Так ты хочешь сказать, что в глубине души ты дикая, непредсказуемая блондинка.
— Возможно. И я хочу выяснить, так ли это.
— А почему ты не можешь искать себя здесь?
Я кладу свою бледную руку на его темную, с огрубевшей кожей.
— Потому что я не достаточно смелая, чтобы меняться, когда все за мной наблюдают. Я хочу пройти это в одиночку. Хочу, чтобы все было по-настоящему.
Он откидывается на стуле и прищуривает глаза. Думаю, он научился этому взгляду, потому что посмотрел слишком много фильмов с Робертом Де Ниро. Мой отец — привлекательный мужчина, его волосы совсем седые, но он их начесывает. И у него есть татуировка фламинго на предплечье — отголоски его студенческих дней. Я всегда хотела быть похожей на него, но внешне пошла все-таки в маму.
— Твоя мама властная и любит все контролировать, — произносит он. — Не пойми меня неправильно, именно поэтому я и влюбился в нее. Она ростом полтора метра, но ничего не боится и всегда говорит мне, как нужно поступить. Это заводит.
— Фу, папа.
— Прости. Но так задумано природой. Властные матери воспитывают в своих детях либо бунтарский дух, либо пассивность. В твоем случае — последнее. — Он опускает пальцы в баночку с медом, которая стоит на середине стола, и проводит ими по моему лбу.
— Уезжай, детка, — продолжает он. — Обрети покой. И не позволяй никому подавлять тебя.
— Это должно быть масло, — протестую я. — Предполагается, что ты помажешь мою голову маслом.
Чувствую, как мед стекает по лбу на нос, а потом свисает, словно сопли, с его кончика. И я его слизываю.
— Твоя мама только что припарковалась на подъездной дорожке, — сообщает он. — Иди, спрячься в кладовку и напугай ее. — Я слышу звук шин по гравию и встаю.
Два дня спустя я, чертовски уверенная в себе, покидаю родительский дом. У меня даже шаг стал немного пружинящим, чего раньше никогда не было из-за моей плохой осанки. Мама сначала оторопела, но спустя день обид и угрюмого потягивания Зинфанделя (
— Скажи мне, — слышу ее, разговаривающую по телефону. — А там есть симпатичные, одинокие парни?
Через неделю после моего отъезда у меня было назначено свидание с Дином.
— Дин, — восторгалась мама, хлопая в ладоши. — Прекрасное имя для прекрасного парня.
За ее спиной папа качал головой и закатывал глаза.
Перед моим отъездом мы с папой вылили весь ее Зинфандель и наполнили бутылку концентрированным острым соусом, над которым трудились весь день.
— Не забудь заснять ее реакцию, — шепчу ему на ухо во время прощального поцелуя. — Если мы не прекратим, когда-нибудь она разведется с нами обоими.
Папа хохочет в ответ.
— Тогда ей придется учиться самой заправлять машину.
— Этого никогда не будет! — говорю я на прощанье.