— Ты можешь во всем разобраться, пока он не вернется, — говорю я. — Твоя мама тебе поможет.
Следует долгая пауза, прежде чем она спрашивает:
— Ты его видела?
— Да, — отвечаю я. — Не так давно. Он шел по улице на встречу с мамой.
— Он сказал что-нибудь? Обо мне?
— Не очень много. Только то, что у вас перерыв.
Дэлла начинает плакать. Держу телефон подальше от уха и рьяно жую губу. Я чувствую две вещи: жалость, которая на деле неприятная, снисходительная эмоция, чтобы испытывать ее к кому-то, и беспринципность. Не хочу, чтобы она вернула его. Не хочу, чтобы она убедила его, что может измениться. Ведь я знаю, что она не может.
— Все будет нормально, — говорю ей. — Если ему нужно время, чтобы во всем разобраться, ты должна дать ему его. И не названий ему каждые пять минут. Постарайся провести какое-то время… размышляя.
После того, как мы прощаемся, она присылает мне сообщение, чтобы поблагодарить меня, в котором также умоляет меня позвонить и сообщить все, что я услышу. Мне хочется сказать ей, что я не ее личная сплетница. Меня тошнит. Тошнит от Дэллы, тошнит от самой себя. Немного тошнит и от Кита, но не очень сильно. Он заслуживает страданий.
Джун присылает сообщение и сообщает, что видела в магазине ребенка Нила, и что его голова похожа на тыкву.
Новость о том, что ребенок Нила выглядит так, как будто его можно найти в продуктовом отделе магазина, должна меня обрадовать. Но я ничего не чувствую. Не хочу упиваться детской безобразностью. Вообще не хочу думать о Ниле. Что же это значит? Неужели моя боль прошла? А тыква — это фрукт или овощ?
Глава 29
#мужчинылгут
Мой рабочий день только что закончился, как Кит присылает мне сообщение. Это фотография лестницы, обвитой ярко-красными листьями. Я ее знаю. Иногда проходила мимо. Я иду, не особенно задумываясь об этом, и когда добираюсь туда, мои шаги замедляются. Я вижу Кита Айсли. Он сидит на нижней ступеньке лестницы, опустив голову к земле. На нем полупальто, волосы уложены гелем. Листья трепещут вокруг него, мягко подрагивая красными «ладошками». Они кружатся в вихре у его ног. Я вздыхаю. Это нормально — ценить что-то прекрасное, пока ты знаешь свое место. Хотелось бы мне сфотографировать его сидящим среди алых листьев. И почему я не могу этого сделать? Достаю свой телефон и делаю снимок, который, судя по всему, будет нечетким.
— Привет, — здоровается он.
— И тебе привет.
Он встает, но руки держит в карманах.
— Ты голодна?
— Однажды кое-кто сказал мне, что я всегда голодна. — я улыбаюсь. Кит улыбается в ответ, но улыбка не касается его глаз. Мне интересно, разговаривал ли он с Дэллой. Ничто так не убивает радость, как хорошая порция Дэллы.
Мы идем в ногу друг с другом. Похоже, Кит знает, куда идет, поэтому я позволяю ему вести себя. Я привыкла думать об этих улицах как о своих, но на самом деле они принадлежат Киту. Я просто следую за его тенью.
— Знаешь, — говорит он. — Я всегда думал, что ты прекрасна, но эта погода подходит тебе. Развевающиеся волосы и зимние пальто.
— Такой комплимент можно услышать лишь от писателя, — отвечаю ему. Не могу даже взглянуть на него. Хочу сброситься с крыши какого-нибудь здания или оказаться перед движущейся машиной. Внезапно занервничав, я поправляю ремешок сумочки на плече, убираю волосы за уши, касаюсь лица.
— Элена…?
— Да…? Что?
Он понимающе улыбается. Из-за него я чувствую себя как будто прозрачной. Находясь под его пристальным взглядом, чувствую себя уязвимой.
— Заткнись, — говорю ему. — Ты меня не знаешь.
— Может быть. Но не думаю, что хоть кто-то знает.
— Что это значит? — я готова защищаться. Так готова. Готова как Фредди. Готова как…
— Тебя нелегко узнать. Это не плохо, так что перестань смотреть на меня вот так.
— Это просто мое лицо, — отвечаю я. — Я всегда так смотрю. — Я и раньше мельком видела себя в зеркале, когда была в эмоциональном смятении. на лбу появляются озабоченные морщинки, а глаза кажутся испуганными
Кит громко смеется. Мне нравится заставлять его смеяться. Правда.
— Очевидно же, что из-за комплиментов я чувствую себя очень некомфортно. Меня не сложно узнать. Я очень проста. Я даже не знаю, кто я.
— Элена! — восклицает Кит. — Я бы встревожился, если бы ты сказала, что знаешь себя. Знаешь ли ты, что Альберт Эйнштейн никогда не носил носки?
— Что?
— У него был сложный ум. Он никогда не прекращал думать, но носки осложняли его жизнь. Поэтому он их просто не носил.
Я думаю о бездомном чуваке из Сиэтла, который любил носки, которые я не носила. Не уверена, почему сейчас думаю об этом. Или почему Кит говорит о носках. О Боже мой, Элена, сосредоточься. Я качаю головой, в надежде вернуть мой мозг в рабочее состояние.
— Куда мы идем?
— Ужинать, — отвечает Кит.
— Да, это я знаю. Но куда?
— Доверься мне.