К черту! Но если ты сделала все эти глупости… (СИ)

Еще есть возможность все поправить. Она постарается, скроет эмоции, притворится бездушной. Для него. Чтобы сделать свободным. Для себя. Чтобы любить не только платонически, а всеми возможными способами. Для них. Чтобы не гнать друг друга, оберегая. Она не могла подойти, объяснить, почему сделает то, что сделает, не могла попросить потерпеть чуть-чуть и вогнать нож в сердце, будто шприц в вену. Только если Дон поверит, что никто для нее, только если ему больше незачем будет цепляться за существование, только если она предаст его, не понарошку, а по-настоящему…

Ее крылья, расправившись, обняли сзади черта, еще ближе прижав их тела друг к другу, и рука черта с готовностью обхватила ее талию. Дон со снисходительной улыбкой наблюдал за их телосплетением.

— Мне кажется, — выставила запястье, и черная жемчужина отразилась в сверкнувших глазах Дона, — я имею на это право.

— По закону империи ты можешь делать со мной, что хочешь, и ты выбрала мою смерть?

Улыбка Дона стала шире. Не верит! Не хочет верить! А она больше не может смотреть на него и удерживать пальцы от прикосновений, и черт, словно почувствовав, сжал руку сильнее. Вот разница между любовью и желанием. Любовь способна на жертвенность, она для двоих, на двоих, а желание эгоистично.

— Я никогда не хотела замуж.

Голос прозвучал натянуто, сам себе противореча, и Вилла думала, что Дон рассмеется, или скажет, пожав плечами: «А ты и не замужем больше», но он молча сверлил ее насмешливым взглядом.

— Прости. — Желто-коричневые глаза отражали довольство, а не раскаяние.

— «Прости» мало.

— Мало? — Придал лицу серьезное выражение, хотя смотреть на попытки Виллы уверить его во внезапно проснувшейся ненависти без смеха, не удавалось. Ложь пульсировала так явно, что только человек не ощутил бы ее. Да, знал, что Вилла в городе — с первой секунды, как стопы ее прикоснулись к небу. Почувствовал еще до того, как явились доносчики. Ждал. И хотел видеть. И бредил ею.

А нож…

Ритуальный нож узнал сразу.

Ведьма, склонившаяся над ним, ее шепот, перерастающий в громкое гудение айпи, его крик после удара. Не слишком приятные воспоминания, но если бы не ритуал и не все, что за этим последовало, ему пришлось ждать новой жизни, нового воплощения, чтобы увидеть Виллу. И вновь круг: он будет помнить ее, она — нет. Он снова будет мужчиной в теле мальчика, она — обычной маленькой девочкой, и снова ждать, бесконечно долго ждать, пока она вырастет и откроется для его первого поцелуя.

Он вдруг вспомнил ее вопрос, когда увидела его в ГЗЖ:

— Сколько тебе лет, Дон?

И его ответ, от которого и сейчас, растягивались губы в улыбке:

— Я по-прежнему тебя старше.

Всегда. Во всех измерениях. Без права открыться ей и без сил отпустить. И вот сейчас, он мог отсидеться в комнате, мог бесчинствовать в городе, чтобы не приближаться к ней, позволить уйти. Мог. Будь он более сильным.

Но три недели без серых глаз, неловко замирающих на его губах, три недели без улыбки, заставляющей его думать, будто его сердце все еще бьется, без ее забавного ворчания и попыток воспитывать его — стоят обмена на одну встречу. Вопрос в другом: убить его нелегко, по крайней мере, у тех, кто пробовал, не вышло, и если она попытается и у нее не получится, сможет ли он удержать сущность и не отплатить? Он не собирался рисковать Виллой, хотя его смерть, полная смерть, стала бы прекрасным выходом. Для нее. Чтобы она тянулась, не оглядываясь, к горизонтам. Для него. Чтобы не тянул ее за собой в пропасть. Для них. Чтобы скорей встретиться в следующей жизни.

Возможно, когда-нибудь и получится не расставаться…

Он найдет ее, попытается оставить с собой, для себя. На этот раз, видно, снова не вышло. Он терял ее дважды, и знал, что на одном из витков времени снова теряет, чувствовал опустошение, только смерть потянулась к ней, а не к нему.

И в этой реальности тоже теряет, хотя… почти получилось… оставить себе, а не черту. Почти…

Но сейчас она с ним. Все еще. Сердцем. Душой. Телом. Она — его! Всегда!

Но если в этой жизни расставание неизбежно, не эту картинку он жаждет оставить в ее и своей памяти.

Прочь!

Моя!!

Для меня!!!

Руки черта коготь за когтем разжались, опустились безвольно вдоль тела. Рот склеил невидимый, но надежный кляп, а копытца, пробив небо, вогнали черта в облако по пояс. Вот так.

— Иди ко мне, — пригласил Виллу.

Помедлив, она сделала шаг.

Черт дергался, злился, пыхтел, пыжился, но не мог удержать ту, что несла избавление. Дым облачный скрывал ее стопы, но Дон знал: она в туфлях, выбранных им, для нее, и ужасно устала.

— Что ты…

Опустился перед ней на колено. Снял с одной стопы туфельку, со второй.

— Дон…

Поднимаясь, пробежался взглядом и пальцами по стройным ногам, бедрам, задержался на талии, не позволил себе осквернить манящие в вырезе бледно-розовые полушария.

— Ты всегда выбираешь неподходящие для путешествий наряды.

— Но это же ты!… — осеклась под его пристальным взглядом.

— Я.