К черту! Но если ты сделала все эти глупости…

Есть он, и именно он — эта сущность. Монстр, который научился маскировать трупный запах и спаивать отпадающие куски плоти. Почти незаметно. Почти, и только если позволить иллюзии раствориться и подойти к зеркалу…

В доме было одно, забытое кем-то из бывших жильцов, а сейчас дремлющее под многолетней пылью и синим покрывалом. Ткань послушно сползла вниз, стоило прикоснуться, и мутное отражение показало Дона без иллюзии.

Дернулся, как от пощечины, взмахом руки перенес кресло из угла, рухнул в него, снова поднял глаза на зеркало…

Вилла никогда не согласилась бы остаться, увидев его, да и сам он сбежал бы от такого урода, если бы мог.

Ее смех, улыбка, отдаляющая неизбежность, прикосновения… Позволяла обнять себя, забыться… А если бы знала, кто к ней прикасается на самом деле? Он так явственно представил ее лицо, застывшее от ужаса, что сам ужаснулся и поспешно накинул образ, придуманный для него Виллой.

Хорош. Нет, пожалуй, великолепен. Длинные темные волосы вместо лысого скальпа, ровная загорелая кожа вместо рубцов от паяльника, которым прижигал куски плоти, ровный нос с тремя веснушками вместо двух дыр, сильное тренированное тело вместо ветоши, под которой обитает сущность. Глаза…

Отвернулся на секунду, снова уперся в зеркало, превозмогая отвращение к самому себе. Глаза врали, потому что сияли так, будто все еще живы.

Взмах рукой и зеркало скрыто. Сердце, которого нет, саднило от боли. Он мог быть таким, Вилла чудом не упустила ни одной детали. Мог. Если бы его не убили.

— Красивый…

Дон не взглянул на Чупарислиодиусса. Он знал, тот давно стоит в дверях комнаты, наблюдает за ним иллюзорным и сравнивает с отражением в зеркале. Но сам не захотел приблизиться. Белый, пушистый, милашка — образ, придуманный для него Виллой. Он сросся с ним и поверил, что так и есть, и если кто и шарахается от него при встрече, то исключительно по старинке.

И три его рта, переполненные острыми зубами, не возражали отдать главенствующую роль одному. И многоголосье из фобий, болезней и проклятья скрывались под маской простого недовольства, а глаза, сводящие с ума неосторожных, прятались за пеленой, как за солнцезащитными очками.

Вилла вдохнула и в этого монстра ожидания.

Поначалу, стоило ей протянуть руку к Чупу, Дон рвался, чтобы оттащить того в сторону, но Чупарислиодиусс и не думал нападать на нее. Он даже не сосал из нее энергию. Монстр, который помог уничтожить город, оберегал девушку, более того — заговаривал о том, чтобы отпустить.

Дон пресекал эти разговоры, потому что ни Чупарислиодиусс, ни демоны, ни бунтующие бестелесные, ни сам император не заставят его отказаться от своего. Война? Легко. Можно выжечь город повторно. Ничего не изменится.

Страх, что Вилла уйдет, наконец-то убрал щупальца. Анидат? Что это? Пустой звук для нее, воспоминания приглушены, но чтобы никто не освежил их, остается превратить в пустой звук Адэра.

Не пожелал черт жить мирно, а жаль. К чему было рваться из города, приносить жертвы, накручивать себя страданиями, их оплакивая? Смешной, как люди, которые гонят детство, спеша вырасти, а потом проклинают старость.

Летха вернулась спустя пять лет, Адэр для встречи с мертвыми подданными тянул десять. Не дожидаясь третьего гостя, надо бы с двумя разобраться. Летхе не до глупых выходок: занята; Адэра искать в городе, в котором он знал все щели, суетно. Если предположения Дона верны, — а он редко ошибается, — он зайдет в мышеловку сам.

Мышей ловят на сыр, а чертей на девственниц.

***

Невилл не хотел его отпускать, кричал, размахивал лапами, распускал крылья, бил хвостом по камням, баррикадировал двери, но Адэр все равно телепортировался к обрыву. Дракон прилетел следом, махнул обреченно лапой и плюхнулся рядом, смотря на мечущиеся внизу огоньки.

Мертвый город сохранял видимость жизни. Казалось, войдешь в него — окунешься в детство, и мальчишки, с которыми бродил по узким улицам, не застыли фонарными столбами, а бросятся навстречу, смеясь и подшучивая. Его друзьям не одна сотня лет, и последний раз они выглядели отнюдь не как дети, но память рисовала именно такими. От прочих жителей города их отличало не только долголетие, но сила духа. Высокие, статные, дерзкие, они остались в вечности согнутыми — в насмешку, что не били поклоны смерти, ступившей в город; в наказание, что остались верны черту.

А черт их предал.

Сбежал, прикрываясь обязательствами. Смерч, несущийся следом, наступал на пятки, дышал смрадом в затылок, но Адэр знал не только наземный город. Люки, переходы, сточные канавы, через которые вел группу… Выход ускользал, сумерки окутывали сознание, не было времени на остановки, не было сил на телепортацию даже кого-нибудь одного. Шаг, бег, шаг. А за спиной запах беснующейся гнили и те, кто предлагал себя для ее насыщения.

Вскрик или стон, час или два форы и снова на крючке у смерти.