К черту! Но если ты сделала все эти глупости…

Черт считал это глупостью, но в остальном ее взгляды и рассуждения казались если не мудрыми, то не лишенными смысла. Не все женщины обладали и такой поразительной интуицией — она ведь учуяла его, с первого появления, заговорила, не боясь осуждения тех, кто записал в ненормальные. Ее пытались лечить, но черт следил, чтобы лекарства не достигали ее тела.

— Скажи им, что больше не слышишь меня, — посоветовал перед очередным обходом врачей.

— Я не могу врать.

— Кто тебя заставляет?

Адэр исчез, и она правдиво ответила докторам, что черти ей больше не мерещатся. Они посчитали это своей удачей, Адэр — по скромности — чисто своей. Его мутило от запаха лекарств, лицемерия, въевшегося в свежеокрашенные стены, и он сменил обстановку. Так он сказал Кэтлин, на ее вопрос, зачем помог выбраться из того ада, и как ребенку терпеливо пояснил, что из ада не так просто выбраться, как она представляет.

Ей нравилось с ним говорить. Ему нравилось говорить с ней. Нечастые, иногда бессодержательные, с намеками или предсказаниями, в которые черт не верил, но вполне интересные беседы. Он показался примерно через два года после знакомства, и она, несмотря на свой сан и набожность, не стала поспешно открещиваться, не бросилась бить поклоны или брызгать в лицо водой, как в кота с закисшими глазами.

Вот и сейчас, стоило материализоваться в келье, не оборачиваясь, сказала:

— Знала, что явишься скоро.

Адэр принял свой облик — ее пугать копытами, рогами или другими атрибутами, коих в его распоряжении множество, смысла нет. Только время тратить. Когда-то, будучи молодой девушкой, она побаивалась, глядя в его лицо, но побаивалась страсти, которую ее тело питало. Устояла, хотя понимала, что если бы черт захотел ее по-настоящему, все ее принципы испарились на простынях. Иногда Адэр ловил в ее взгляде нечто похожее на сожаление, но мысли, чтобы узнать причину, не считывал. Изначально игра на ощупь усиливала азарт, после стала как само собой разумеющееся.

Кэтлин повернулась на скрип пружин, а так бы верно час рассматривала мир через маленькое окошко. Черт в постели не вызвал острых эмоций, села на стул, неподалеку, протянешь руку — соприкоснутся.

— Скоро? — усмехнулся Адэр. — Не так уж часто я у тебя бываю.

Монахиня в белом, он в черно-красном. Нечто напоминающее саван, билет на тот свет и фонтан жизни — неплохой дуэт мог получиться. Но она даже не улыбнулась, когда он намекнул ей об этом. Смотрела внимательно, с толикой грусти, и взгляд ее черту не понравился больше, чем псевдосаван.

— Это случилось. — Туманная фраза, ни о чем, но Адэр приподнялся на кровати, насторожился, его интуиция прыгнула вверх.

— Ты пришел по своей воле, — монахиня не практиковалась в театральных паузах, заметив вопрос в глазах — отвечала, иногда казалось, она, как Ризгор, считывала мысли. — Все, как я говорила: ты увидел солнце во мраке.

Он помнил эти слова, но что тогда, что сейчас, они вызвали смех. В прошлый раз он не пояснил толком, а она пока не была по ту сторону и могла не знать, но черт и солнце никогда не пересекаются.

Она кивала, слушала молча, а черт, разговорившись и будучи уверен, что доказал ошибку, остановился на полуслове. Посмотрел на нее. Ожидание, подсказка в глазах, столь явная, что он, наконец, понял, о чем она говорила.

Девушка с каштановыми волосами, в которых плясали золотистые блики, пришла в город демонов. К нему. Вилла.

— Как ты узнала?

— Почувствовала перемены в тебе и грядущие перемены, которые принесет ваша встреча.

— Как ты узнала, еще тогда?

— Мне сказали, — пожала небрежно плечами.

— Кто?

— Со мной беседует тот, к кому тебе путь закрыт.

Адэр поднялся, делая вид, что ему безразлично, спросил, что еще говорил тот, о ком не при нем будет сказано.

— О мире или о тебе? — поинтересовалась монахиня.

И получила ответ, который ее удивил:

— А разве я — не часть этого мира?

Она внимательно посмотрела на черта, преследующего ее всю сознательную жизнь. Нахальный, высокомерный, он мог быть чутким и не посмеиваться над ее суевериями, мог доводить до безумия цепким взглядом, не давать спаса, и отвернуться или уйти, если она переодевалась.

Его можно принять за простака или недотепу, ошибочно предположить, что поймал на крючок, но он запутает реальность и удочку так, что задыхаться будешь, как рыба и мечтать не о воде, в которую не вернешься, о береге — только бы дальше, и скорей избавиться от «наживки».

Он с легкостью примерял к себе маски, и все они прирастали без шрамов — не прикладные, не скроенные за час белыми нитками, тупой иглой и обманом: они — его многогранность.

Он мог лишить ее тайных бесед, которыми она дорожила. Оба знали, что соблазнения избежала по его прихоти, а не благодаря своей воле.

Могла ли женщина противостоять ему?

Действительно противостоять, а не только пытаться? Оказывается, да. Он встретил такую, потому и пришел, язвительный, не в духе.