К чести России (Из частной переписки 1812 года)

В Петербурге я нашел всех за назначение главнокомандующим старика Кутузова - к этому взывали все. Так как я знаю Кутузова, то я противился сначала его назначению, но когда Ростопчин в своем письме ко мне от 5 августа известил меня, что и в Москве все за Кутузова, не считая ни Барклая, ни Багратиона годными для главного начальства, и когда Барклай, как нарочно, делал глупость за глупостью под Смоленском(34), мне не оставалось ничего иного, как уступить общему желанию - и я назначил Кутузова. И в настоящую еще минуту я думаю, что при обстоятельствах, в которых мы находились, мне нельзя было не выбрать из трех генералов, одинаково мало подходящих в главнокомандующие, того, за которого были все. <...>

После того, что я пожертвовал для пользы моим самолюбием, оставив армию, где полагали, что я приношу вред, снимая с генералов всякую ответственность, что я не внушаю войскам никакого доверия и поставленными мне в вину поражениями делаю их еще более прискорбными, чем те, которые приписали бы генералам,- судите сами, мой добрый друг, как мне должно быть мучительно слышать, что моя честь подвергается нападкам. Ведь я поступил, как того желали, покидая армию, тогда как сам только того и хотел, чтобы с армией оставаться. До назначения Кутузова я твердо решился вернуться к ней, а отказался от этого намерения лишь после этого назначения, отчасти по воспоминанию, что произошло при Аустерлице из-за лживого характера Кутузова, отчасти следуя вашим собственным советам и советам многих других, одного с вами мнения. <...>

Я вернулся в Петербург с 21-го на 22-е [августа] (35). Предположив, что я выехал бы на другой же день, я прибыл бы в Москву только 26-го, в день битвы, а следовательно, я не имел бы даже возможности предотвратить гибельное отступление, сделанное в ночь после сражения и погубившее все. Судите, чем бы я был тогда в Москве? Не сделали ли бы меня одного ответственным за все события, происшедшие от этого отступления, раз я был так близко (и это было бы справедливо). А между тем мог ли я помешать случившемуся, когда пренебрегли воспользоваться победой и потеряли благоприятную минуту? Я, значит, приехал бы для того только, чтобы на меня легла тяжесть позора, до которого довели другие?

Напротив, мое намерение было воспользоваться первой минутой настоящего преимущества нашей армии над неприятелем, которое вынудило бы его отступить, чтоб действительно приехать в Москву. Даже после известия о битве 26-го числа я выехал бы тотчас, не сообщи мне Кутузов в том же рапорте, что он решил отступить на 6 верст, чтобы набраться сил. Эти роковые б верст, отравившие мне радость победы, вынудили меня подождать следующего рапорта. Из него я увидел ясно только одни бедствия. <...>

Что касается меня, дорогой друг, то я могу ручаться единственно за то, что мое сердце, все мои намерения и мое рвение будут направлены на то, что, по моему глубокому убеждению, может служить на благо и на пользу отечества. Относительно таланта, может, его у меня недостаточно, но ведь таланты - дар природы, и никто никогда сам их себе не добудет. Справедливости ради следует признать, что нет ничего удивительного в моих неудачах, когда у меня нет хороших помощников, когда я терплю недостаток в механизмах, чтобы управлять такой громадной машиной и в такое кризисное время против адского врага, величайшего злодея, но и высокоталантливого, который опирается на соединенные силы всей Европы и множество даровитых людей, появившихся за двадцать лет войны и революции. Вспомните, как часто в наших с вами беседах мы предвидели эти неудачи, допускали даже возможность потери обеих столиц, и что единственным средством против бедствий этого жестокого времени мы признали только твердость. Я далек от того, чтоб упасть духом под гнетом сыплющихся на меня ударов. Напротив, более, чем когда-либо, я полон решимости упорствовать в борьбе, и к этой цели направлены все мои заботы.

Признаюсь вам откровенно, что мне гораздо менее чувствительно, когда меня не понимает общество, то есть множество людей, мало меня знающих или даже вовсе незнающих, нежели когда это непонимание я вижу в тех немногих лицах, которым я посвятил все мои привязанности и которые, как я надеялся, всецело знают меня. Но клянусь вам пред богом, если подобное горе добавится ко всему, что я теперь переношу, я не стану обвинять этих людей, а отнесу это к обычной участи людей несчастных, которых все покидают.

Простите, добрый мой друг, что так долго испытывал ваше терпение как длиной этой письма, так и длительностью его составления, ведь я мог лишь ненадолго отрываться от моих ежедневных занятий. <...>

И. А. Поздеев - С. С. Ланскому.

19 сентября. Вологда