К далекому синему морю

Морхольд вздохнул. Приблизился к уху Лепешкина и громко, стараясь переорать визги и запилы гитар, проорал:

– Затем, брат, что мне надо попасть в Волгоград. Потому что потом мне пешком надо будет идти в Анапу. Там моя семья!

Лепешкин вздохнул. Кинул взгляд на девиц с прыгающими под тканью округлостями.

– Тебе говорили, что ты на всю голову гребанутый?

Морхольд хищно и довольно осклабился. И кивнул.

– Ладно, хрен с тобой. Пошли.

У незаметного входа за баром, привалившись к косяку пудовыми плечами, скучал индивид с откровенно борцовскими ушами. И на Лепешкина он смотрел как-то недоброжелательно.

– Не велено…

Лепешкин нахмурился.

– Ты это, давай, не того…

Морхольд вздохнул. Самогонка выветривалась, и кое-что становилось ясным. Лепешкин без таких вот милых людей просто не мог. И ссориться умел с любым.

– Послушай, земляк, – он чуть подвинул Сашку, – мне бы увидеть хозяина этого чудесного заведения.

– Думаешь, хозяину оно надо? – Земляк поинтересовался вежливо, но скучно.

– У меня есть кое-что с собой, – пояснил Морхольд. – Как раз то, что здесь наверняка надо.

– И что это такое?

Голос принадлежал женщине. Лепешкин втянул голову в плечи и чуть отодвинулся. Морхольд повернулся. И удивился. Уже в какой раз за пару десятков минут.

Она должна была быть не такой. Высокой, крепкой, с большой грудью и широким скуластым лицом. С лишним весом, несмотря на Беду вокруг. Должна была, но фигушки.

Если ее макушка доставала Морхольду до плеча, то он балерина. И если кто-то считал женщину миниатюрной, то сам Морхольд мог счесть ее только за тощую швабру. Такую, крайне модную перед самой войной. Сорок семь и меньше, вот-вот.

Лицо форменного Буратино. Нос длинный, скулы высокие, улыбка губами-пельменями, чуть вывернутыми, припухшими и от уха до уха, как у Гуинплена. И волосы, вдобавок, стянуты на затылке в тугой хвост, аж уголки глаз назад оттянулись. М-да уж…

А ведь, если опустить все эти подробности, сердце Морхольда почему-то екнуло и упало куда-то вниз. И не сказать, что торопилось возвращаться на положенное место. Скорее, наоборот.

– Так что?

И голос с хрипотцой. Не женщина – мечта, что и говорить.

Морхольд достал из комбинезона первый комплект. В светлых глазах женщины мелькнуло одобрение, смешанное с пониманием. Почему-то сразу стало ясно – не переплатит. Хотя и получится поторговаться.

– Сашенька, – она покосилась на Лепешкина, – выпей за счет заведения. И подожди товарища. Если захочешь.

Лепешкин кивнул и тут же испарился. Морхольд тихо вздохнул про себя. Укатали Сашку местные горки. И вот такие особы, что и говорить. Дикого анархиста, любителя пострелять и подраться. Дела-а-а.

Морхольд послушался изящно поманившего пальца. С ноготком, покрытым лаком. Цивилизация во всем, даже в мелочах. Морхольд поневоле зауважал летунов. Еще больше.

А она? Вечернее, мать его, платье. Черное, узкое, обтягивающее удивительно пропорциональную, хотя и маленькую задницу. И отнюдь не плоскую. Спина открыта, позволяя любоваться старой и очень хорошо сделанной татуировкой. И чулки. Тут Морхольд был верен самому себе. Несмотря на уйму прошедших лет, чулки он угадывал за сотню метров. Хоть даже по форме носа у их обладательницы.

В ее кабинете оказалось уютно. А как еще может быть, если в дальнем углу стоит большая кровать с самым настоящим покрывалом, на полу – ковер, а на нем – большой стол и три кресла. Правда, седалища оказались разномастными. Хозяйское, дорогое офисное, и два разнокалиберных, пусть и с высокими спинками. Ну и, само собой, печь-голландка оказалась сложенной каким-то умельцем и даже украшена пусть и дешевыми, но изразцами. Милыми синенькими поддельными пластинками из волшебной страны, где все есть. Из Киталии.

Женщина прошла за стол, села, стукнула чем-то в тумбочке. Морхольд глубоко и блаженно вдохнул воздух. Пахло ромом. Самым настоящим, карибским, отдающим йо-хо-хо и сундуком мертвеца. Янтарная жидкость благородно булькала в стеклянные пузатые стаканы, Морхольд наслаждался. Полностью всем моментом. Его, черт побери, дьявольско-роскошной наполненностью. Безумной фантасмагорией, что провернулась за неполные сутки. От продуваемых насквозь степных пустошей, покрытых мокрым снегом, – до тепла, красного бархата поверх стола, блестящих глаз напротив и барбадосского рома с синим попугаем на этикетке.

Она протянула ему стакан. Отказываться Морхольд не стал. Лишь втянул ноздрями терпкий аромат, пахнущий ирисом, и покатал по языку крохотную каплю перед тем, как пригубить.

– За встречу, – хрипловатый восторг для ушей Морхольда продолжался. – Будем.

Он согласился.

– Представляться не стоит.

– Почему?

– У меня есть на тебя определенные виды. И если мне не изменяет мое собственное чутье, то лучше мне про тебя ничего не знать.

– Почему?

Она улыбнулась. Растянула свои резиновые губы, став еще более удивительной. Ну никак не может женщина быть одновременно красивой и похожей на Буратино. Она могла.

– Полагаю, твой словарный запас куда богаче.

– Есть немного. Высших учебных не заканчивал, но все же.