К ясным зорям (К ясным зорям - 2)

Где-то в глубине души София понимала, что ненадолго хватит этого ее упоения, что снова зашевелится, как пригретая змея, ревность, но сейчас ее раскаяние было вполне искренним. И еще понимала: это оттого, что вчера у Титаренко ей не дали выкричаться, переложить на них вину, не дали возможности пожалеть дочку.

- Ой, спасибо, люди добрые, - это к Ивану Ивановичу, Нине Витольдовне и к половецкой девушке, - спасибо, людоньки, что спасли мне дитя от тех живоглотов поганых! Гляньте, что сделали с ребенком! Как с креста снятая!.. И вещало мне сердце, да поверила тем басурманам, да и люди хвалили и нахваливали их так, что я ума решилась!.. Да садитесь, люди добрые, вы для меня первейшие гости, ближа-айшие ро-о-одичи-и... лю-у-убимые мои-и... да ве-е-ерные...

Она рыдала так искренне и истово, что все, даже Степан, почувствовали к ней некоторое сочувствие и раздраженное уважение.

Потом в хате стало так тихо, что слышно было, как гудят мухи.

ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой автор внеочередно сообщает о том, как

буковские женщины объединились в боевые ряды

В тот день у Курило перебывало много людей. Началось с того, что вслед за Степаном, принесшим Яринку на руках, шла целая гурьба - учитель Иван Иванович вел коня и нес на себе оружие Степана, сопровождали их еще учительница Нина Витольдовна и пионервожатая и заведующая хатой-читальней Павлина Костюк.

В доме не смолкали разговоры. Грудным, прерывающимся от волнения голосом Бубновская долго стыдила Софию. Слова падали острые и мучительные - "бессердечность, черствость, деревенская жадность, жестокость", и потому, что они были непонятны для Софии, отскакивали, как горох от стены. И Нина Витольдовна, чувствуя это, от беспомощности своей по-женски расплакалась и совсем по-простонародному захлюпала носом.

Слезы ее были понятны Софии, ей стало жаль женщину, и от жалости непонятные слова как бы прояснились, и она тоже заплакала.

- Ой, правду, пани, говорите, правду!..

И разнервничавшаяся Нина Витольдовна вдруг прикрикнула на нее - вы и людей не уважаете, какая я вам "пани"?! Вы, видимо, не признаете и революцию, которая сравняла всех людей!.. А если признаете, почему так стремитесь к обогащению, что ради этого погубили родного ребенка?!

- А правда ваша, па... извиняйте, Нина Витольдовна, - в голове у меня было только хозяйство, да кони, да волы, да овечки... а про что ж еще глупый мужик думает?..

- Знаете, София, сказать по правде, так я потеряла больше, чем у вас есть, даже собственного угла не имею, но из-за этого никогда не погубила бы ни себя, ни своего ребенка.

София притворно вздохнула:

- Вам, Нина Витольдовна, легче. За всю свою жизнь вы ни к чему рук не приложили, да и сейчас вам легко: детей учить - не руками робить... А у нас, мужиков, все оно родное, все собственными руками заработано. Потому мы такие и жадные.

Довод был сильным, Нина Витольдовна растерянно поморгала, покраснела и умолкла. Немного погодя спросила:

- Ну, и как же вы теперь думаете жить?

- Да как бог даст, так и будет.

- И с дочкой так же?

София смутилась.

- Ой, что вам сказать?.. Одно только знаю - буду жить для нее... Или вы нас, мужиков, и за людей не считаете?.. Да я бы... Я бы ей свои ноги отдала... так ведь робить треба. Это вы - руки заломите, да на бога ропщете, да слова разные говорите. А я родную мать похоронила вечером, а ночью пошла пшеницу жать, потому как осыпалась. Ни думать много нельзя, ни тужить - руку серпом полоснешь. Вот так, гадство, жизня устроена!..

- Но выход какой-то должен быть?.. Иван Иванович, как вы думаете?

- Это, Нина Витольдовна, по-моему, вне Софииной сферы. Жизнь должна идти к ней, а не она к жизни. Я так мыслю, что мировоззрение вне человека - в его окружении, в условиях, в которых он живет.

- Теперь понятно! Мы с вами и она, - Нина Витольдовна кивнула в сторону Павлины, - должны создать эти условия!

Степан молча начал собираться в дорогу. Подпоясался саблей и подсумком, закинул карабин за спину, молча и искоса посмотрел на жену, ответившую ему чистым бездумным взглядом, попрощался с гостями.

- Ну, люди добрые, так я вам благодарный, что не знаю, как и сказать... Такие вы для меня сегодня родные, что... вот... четверть с вами распил бы... так служба... чтоб боялись нас куркули да еще кого-нибудь в петлю не сунули... Прощевайте. - И еще раз исподлобья взглянул на Софию.

А она защебетала грудным заплаканным и счастливым - в своем выздоровлении? - голосом:

- Ты, Степушка, поезжай да справляй службу, а я уж тут без тебя... А дитя наше больше никто не обидит... Живоглоты поганые!..

Он мрачно улыбнулся и, как бы оббивая с сапога грязь, звякнул шпорой. И, сознавая свою внутреннюю силу, сдвинул на затылок красную фуражку.

- Так что прощевайте еще раз.

Когда Степан вышел и запрыгал на одной ноге, примеряясь, чтобы вскочить в седло, София заважничала:

- Вот какой у меня муж! Сказал - как отрубил! И знаете, сегодня меня так стеганул разок!.. Но за дело. За дело. Потому как мы, бабы, только и умны при мужьях.