К ясным зорям (К ясным зорям - 2)

- Оно-то конешно, да только у нее мать сухорукая да трое деток. Есть все просят, а работать будет только одна Василина... Вот вопрос...

- А мы для того и коммуну основываем, чтоб все, старые и дети малые, могли на кого надеяться! - Это Ригор Власович так. - Не сумлевайся, Василина, за соввластью - как за каменной стеной!

О нескольких спорили, о ком говорили - "ленивый", "равнодушный к хозяйству", о ком - "все между пальцев плывет", а в общем - проголосовали и утвердили.

А вот Онисима Дударя забаллотировали, то бишь заругали. Припомнили, что еще при Бубновском имел липкие руки, - то мешок пшеницы утащит с тока, то отруби из коровника, а уже при советской власти тайком лесу навозил столько, что во дворе не умещается, - штабель бревен на улице.

- Братцы, так то ж я у буржуя! - оправдывался Онисим. - Это я свое кровное брал!..

- А дубы?!

- Так это ж наше, общее!..

- В коммуне тоже общее!..

- Нет, товарищи и граждане, - покачал головой Ригор Власович, - такой нам не подходит!.. Коммунар должен быть таким, чтоб про него говорили: вот это человек - чистой души, беспорочный! А какой из тебя, Онисим, коммунар? Да ты хапуга, по тебе тюрьма плачет!

Провалили и Микиту Шамрая, хотя и бедный был, но пьянчуга несусветный.

А когда секретарь зачитал заявление Юхима Плескало, весь сход за животы хватался от хохота.

Ригор Власович потемнел.

- Федор, ты что ж, понимаешь, над коммуной издеваться?!

- Дак он только вчера мне заявление принес... - чесал затылок секретарь. - Ну и сказано было - бедных...

- Юхим?! - крикнул Ригор Власович. - Ты здесь?

- Ну вот я!

- Так чтоб тебя тут не было! Слышь! В двадцать четыре часа ноль-ноль!

Чтоб подальше от беды, Плескало осторожненько выбрался из толпы и подался в неизвестном направлении.

Полищук некоторое время провожал его тяжелым взглядом, потом молча показал кулак Федору.

Когда утих смех, вполне мирно разобрали еще несколько заявлений - все бедняки да вдовы, приняли безоговорочно, - и Ригор Власович взял заключительное слово:

- Вот, стало быть, товарищи и граждане, основали мы коммуну и пожелаем ей доброго здоровья на страх куркулям и мировому капиталу.

Может, и тяжко будет нам поначалу, может, и не будет доставать сперва разума, как хозяйствовать, так есть у нас мудрая советчица Коммунистическая партия, есть у нас советская власть, есть у нас вождь товарищ Ленин. А они нас, коммунаров, и всех трудовых селян вразумят! Да здравствует советская власть! Да здравствует Красная Армия! Да здравствует мировая революция!..

И, вытянувшись в струнку, Ригор Власович и Сашко Безуглый запели "Интернационал".

Первые коммунары, а за ними и все односельчане подхватили гимн:

С Интернационалом

Воспрянет род людской!

Долгой жизни тебе, наша буковская коммуна! - это желаю тебе от всего сердца я, Иван Иванович.

Славься, Коммуна!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой автор рассказывает, как все ополчилось

против Степана, как он потерял всякую надежду на лучшее, но вновь

нашел в себе силы

- Так что будем делать с Яринкой?

- А это уже как ты скажешь... ты ж всему голова.

София смотрела на Степана чистыми-чистыми глазами. Она сейчас и думать плохо не осмеливалась. И не потому, что признала уже власть мужа в семье, но и потому, что так ей было выгоднее: примиряло его с Яринкиной судьбой и он принял на себя ответственность за все, что могло случиться. Теперь уже он за все в ответе. Забрал дочку домой - принял и заботы, и вчерашние и завтрашние.

И, проникаясь этим настроением, София даже льстила мужу:

- Ты же знаешь, Степочка, я за тобой - как нитка за иголкой. Вот и люди говорят мне: "Ой, Сопия, умный у тебя муж!.." А я и говорю... я и говорю... Вот намедни сваха меня перенимала... и сват... мол, пускай бы наши дети помирились... А я и говорю - не нужен нам такой басурман... каторжник... наш батька видеть его не желает... и в холодную посадит, как завидит... Наш, говорю, батька справедливый... вот так...

Степан не поверил ни одному ее слову. Прищуривался, да улыбался, да поглядывал на нее, слушая. Ибо сама ее искренность была неискренней, и сердечность ее - бессердечна, и даже то согласие, что пришло к ним, отсвечивало лисьими глазами. Это он знал. Даже ее покорность - это после арапника! - была обычной рабской покорностью, а у невольника всегда при себе нож, хотя бы и воображаемый. С невольником всегда его оружие готовность к измене. Изменит она ему, изменит... Как затаившаяся норовистая кобылица - в любую минуту может грызнуть всадника за колено. И он готов был, если придется, ожечь ее рукоятью нагайки по зубам.

И для того чтобы усыпить ее злостную бдительность, он внушал ей мысль, что его недоверие - деланное. Это так же, дескать, как муж, вполне уверенный в безмерной верности жены, ревнует ее даже к столбу, чтобы помнила про его мужскую бдительность...

София же была готова верить и в свою покорность, и в свою искренность.

- Повезем Яринку к лекарям. Пускай обследуют. - В своем великом горе он мог сейчас поверить во что угодно.

- А как же, а как же... как ты сказал, так и будет. Мужская голова... конечно.