К югу от Вирджинии

Над кладбищем разливалась малиновая дурь, а на востоке в нежно-сиреневой глади еще совсем светлого неба проступила бледная, словно недопроявленная фотография, полная луна.

Полина собрала большие осколки в ведро, мелкие долго выметала из щелей паркета. Свет не зажигали, майор мрачно курил в кресле, изредка сердито мотал головой, как усталая лошадь, и что-то бормотал. Шторы медленно вздувались парусом и вяло опадали, словно обессилев, потом вздувались опять. Полина зябко повела плечами, в гостиной становилось холодно.

– Заклеить чем-то надо, – она повернулась к майору, тот махнул рукой.

На кухне нашлась картонка – коробка из-под пиццы завалилась за холодильник. Стерев пыль и паутину, Полина приспособила ее, прилепив кусками пластыря к раме.

– Да-а, – проворчал Тед. – Теперь уже поздно.

Полина не поняла, повернулась.

– Мне поздно, – майор затянулся. – Упустил время. Бежать отсюда к чертовой матери. А теперь уже поздно.

Он опустил голову и стал похож на подростка. Полина подошла, осторожно положила ладонь на плечо.

– Ну почему же… – она замялась, в голову лезли какие-то банальности, ей хотелось утешить старика, сказать что-нибудь ласковое и умное. Ничего лучше, чем «никогда не поздно начать сначала», на ум не пришло. Она решила промолчать.

– И тебя тоже касается, – он поднял голову. Полина улыбнулась, майор мрачно покачал головой. – Ты всегда будешь здесь чужой. Эти сволочи не примут тебя. Как не приняли меня.

– Не очень-то и надо. – Полина выпрямилась, села на диван. В комнате стало совсем темно, в синем окне висел черный квадрат, над ним робко зажглась ранняя звезда.

– Не так все просто, вельможна пани. Тут не признают нейтралитета, ты или с ними, или… – майор чиркнул спичкой, огонь выхватил из тьмы страшное, морщинистое лицо какого-то тролля. У Полины прошел холод между лопаток.

– Меня поначалу еще как-то терпели, из-за Греты. После, когда она… – майор запнулся. – Когда я остался один с сыном, тут-то все и началось.

– А что с ней, с Гретой? – Полина спросила и тут же пожалела. Старик замолчал, тишина, казалось, длилась вечно. Он курил, дым поднимался над головой, сизой пеленой плыл по комнате.

– Грета была из данцигской фамилии, – безразлично начал майор. – Фогели. Их тут называли «прусской мафией» – Фогели, Галли и Штаттенхаммеры. Три семьи, которые держали Данциг за глотку со дня основания. Почти двести лет. От Фогелей остался пшик – Грета сбежала через месяц после того, как меня привезли в медалях и на этой штуке, – Тед постучал костяшками по протезу. – Грэгори… этот тоже сбежал. Шестнадцать стукнуло, он и дал деру. Работает в Сан-Франциско в балете, дизайн костюмов, что ли, – майор зло сплюнул. – Педик он. Можешь себе представить, как местные к эдакому сюрпризу отнеслись?

Полина промолчала, старик нашарил пепельницу, со скрипом придавил окурок.

– От Штаттенхаммеров осталась эта чертова кукла Вера – дура дурой, да еще какое-то бабье бестолковое, у них раньше строительная фирма была, считай, весь город они выстроили. Собор видела? Помню папашу Вериного – Дитера, ходил с хлыстом по стройке. Чуть что, поперек спины так перетянет, будь здоров, не кашляй! Редкая сволочь…

За окном стало совсем темно, где-то вдали затявкала собачонка, заливисто и азартно.

– Так что молодой Галль, считай, остался единственным и полноправным тутошним хозяином, – майор усмехнулся. – Курфюрстом.

– А что это за волчица?

– Волчица? – он замолчал, подумав, сказал: – Ты знаешь, я не верил, всегда считал бабьими сплетнями… Раньше.

– А сейчас?

– Черт его знает… Это ведь только считают, что с возрастом человек мудреет. Столько тут дури, – он похлопал ладонью по темени. – Просто старики умеют язык держать за зубами.

– Так я своими глазами видела того бродягу, на озере. И шериф сказал – зубы на горле, волчьи! Голодная свадьба.

– Голодная свадьба, ну хорошо, – майор засмеялся. – Выходит, значит, Колинда из могилы, оборачивается волчицей и грызет бездомных. Ну хорошо, можно и так.

Майор наклонился вперед, в косых полосах лунного света пыльно светился дым, он стелился слоями по черной комнате, словно ночной туман.

– Я вот о чем думаю… – старик хрипло прочистил горло. – Вот это послание – оно кому? Тебе или мне?

26

Всю ночь снилась кладбищенская чертовщина, пустые могилы, гнилые доски, кресты, – Полина раза четыре просыпалась, очумело оглядывала спальню, не дыша, прислушивалась к сонному дому. На нижнем этаже скрипели половицы, кто-то урчал в батарее, сердце гулко тукало на весь дом.

Полина снова проваливалась в сон: сумрачный пустырь, бровастая брюнетка с пунцовыми губами молча тянула ее за руку в сторону чахлых огородов, дальше виднелось кладбище, Полина знала – туда ни в коем случае. На краю бахчи у костра сидела босая старуха, грела грязные руки. Глядя в огонь, сухо потирала тощие ладони, что-то приговаривала, посмеивалась. Полина наклонялась – что вы говорите, бабушка, что? Что? Старуха поднимала лицо, страшное, белое, – как что, дорогуша? Голодная свадьба!