Къ изученію заговора и колдовства въ Россіи.

Кромѣ умершихъ могутъ оказать помощь и стихіи, особенно земля, которую нужно просить и которой также можно что нибудь принести. „Восе тебѣ, землѧ ма^т верча ѿ сей животине, старои поблю^ді, а молодо^і по^дроди“ (№ 41). Эта вѣра въ помощь умершихъ и земли, какъ кажется, наиболѣе живая и особенно хорошо отразившаяся въ заговорахъ.

Изъ текстовъ заговоровъ усматривается и то обстоятельство, что слова заговорныя считались идущими издалека и – изначально принадлежавшими Самому Господу Богу и Его святымъ, а затѣмъ уже сохранявшимися среди старыхъ людей, переходившими изъ рода въ родъ: „Починаю^тся добро^і словеса ѿ Козмы и Да^міѧна и ѿ стары^х старико^в“ (№ 103). „Говорю слова ѿ велики^х родов, въ которы^х роде^х вели^с слова си^лни и удалы и велики“… (№ 122).

Несмотря на то, что обрядовая сторона заговора и черты послѣдняго, стоящія въ связи съ обрядомъ, позволяютъ до нѣкоторой степени судить о вѣрованіяхъ, ихъ породившихъ, заговоры и магическіе обряды отличаются такою географическою и этнографическою неопредѣленностью, что становится крайне трудно сдѣлать какое либо опредѣленное пріуроченіе. Обращеніе къ стихіямъ, угощеніе мертвецовъ, отстрѣливаніе стрѣлами болѣзни, наличность рѣки, камня, обращеніе къ умершимъ, землѣ, вѣтру и т. д. – все это возможно на весьма большомъ географическомъ протяженіи и въ разнообразной этнографичеекой средѣ.

Но въ этихъ обезличенныхъ текстахъ попадаются однако немногія подробности, которыя даютъ слабыя указанія на опредѣленныя мѣстныя условія. „Как сѧ осина го^ркаѧ ви^жжала ј пищала ѿ люто^г сѣвера“ говорится въ заговорѣ № 7. Въ сѣверной Россіи терминъ сѣверъ означаетъ не только страну свѣта, но и вѣтеръ съ этой стороны, поэтому употребленіе этого слова въ послѣднемъ значеніи можетъ до нѣкоторой степени опредѣлять мѣстность; въ заговорѣ № 42 наряду съ упоминаніемъ „буйныхъ вѣтровъ“ находится указаніе на „холо^дную сѣвер^ну“, т. е., на сѣверный

30

вѣтеръ. Въ заговорѣ № 9 отъ ранъ говорится про „ме^рзлое древо“, и это выраженіе ведетъ мысль къ сѣверному, холодному району. Объ этомъ же районѣ заставляетъ думать и заговоръ № 102 „отъ зябели“, иначе отъ замерзанія. Въ немъ, въ немногихъ словахъ дана картина климатическихъ условій сѣверной мѣстности: „мразы лютые“, отъ которыхъ „мерже^т море, и рѣки, и землѧ всѧ“ и гдѣ „се^і тво^і ра^б ѡзѧблъ ѿ мраза“ и гдѣ такъ понятна просьба согрѣть „зѧбе^л праведны^м сл^нце^м“. Упоминаніе россомашьихъ когтей (№ 54) опять таки говоритъ скорѣе за сѣверъ, нежели за другую полосу.

Но напрасно мы стали бы искать болѣе яркихъ и точныхъ указаній на мѣстность: упоминаніе мельницы (№ 114), пустой хоромины (№ 106), бани (№ 54), избы (№ 34), ничего не даютъ опредѣленнаго для выясненія этнографическихъ чертъ; изъ одежды, кромѣ кафтана, колпака и шапки, ничто не упоминается.

Историческія черты, которыя могли бы помочь сдѣлать какія нибудь пріуроченія, въ заговорахъ крайне рѣдки, и въ разсматриваемомъ сборникѣ къ нимъ должно быть отнесено упоминаніе имени царя Михаила Ѳеодоровича въ заговорѣ на власти^*), и приписка въ концѣ заговора № 11 отъ ранъ и № 16 отъ лиха человѣка, „Буіну вѣтру вѣѧти на поганые нѣмцы, на смоливое пене“ Имя царя Михаила Ѳеодоровича, вставлено въ заговоръ, очевидно, въ годы послѣ 1613 г., что и даетъ возможность говорить о существованіи даннаго варіанта въ началѣ XVII в., но руководиться этимъ именемъ для какихъ либо иныхъ заключеній едва ли можно. Упоминаніе же „поганыхъ нѣмцевъ“ позволяетъ сдѣлать болѣе широкія предположенія. Приписка эта не стоитъ въ связи съ текстомъ заговора. Заговоръ отъ ранъ имѣетъ обычную для заговорныхъ текстовъ картину: человѣкъ необыкновенный (чернъ, воло^с у него чернъ и т. д.) побиваетъ всякіе уроки, отъ всѣхъ и всего, кого и что надо

31

охранить. Заговоръ отъ лиха человѣка также совершенно безличенъ и имѣеть подобное первому содержаніе „старый мужъ“ заговариваетъ отъ р. б. по Христову повелѣнію всѣ прикосы. Въ томъ и другомъ заговорѣ одинаковое выраженіе „ѿ лиха (ч̂), ѿ его думы и ѿ е^го смыслу“.

Приписка о нѣмцахъ производитъ впечатлѣніе непосредственнаго изліянія особенно волновавшихъ чувствъ. Мысль о нѣмцахъ почему то обострилась въ связи съ представленіемъ о ранахъ и лихомъ человѣкѣ, ясно, что то и другое имѣло отношеніе къ этому народу, и этою припискою какъ бы хотѣли придать спеціальное назначеніе имѣвшемуся уже заговору. Такія ассоціаціи переносятъ мысль къ тѣмъ русскимъ мѣстностямъ, которыя наиболѣе должны были терпѣть отъ нѣмцевъ, т. е., къ псковскому и новгородскому району, главнымъ образомъ къ первому. Но если дѣйствительно приписка эта была сдѣлана подъ вліяніемъ тяготъ, причиняемыхъ нѣмцами, то приходится два данные заговора отодвинуть изъ семнадцатаго вѣка въ болѣе раннюю эпоху. Предположить же эту приписку сдѣланной въ началѣ XVII в., едва ли возможно; въ это время другой народъ скорѣе долженъ былъ возбуждать непріязнь. Такимъ образомъ нужно предположить, что эти два заговора бытовали и въ болѣе раннюю эпоху въ псковскомъ районѣ.