К изваянию Пана, играющего на свирели. Измаил II

Я спустился вниз по узкой лестнице. В кубрике горела лампа и две свечи. Спускаясь, я слышал тихий разговор: говорили двое, один что-то доказывал, другой кратко отвечал. Со мной никто не поздоровался, на мое появление просто не обратили внимания, только прекратили разговор. Люди лежали в гамаках, подвешенных в два ряда друг над другом, большинство были раздеты по пояс, и в свете свечного огня тела белых казались мертвенно-бледными, тела желтых отливали золотом, а черное тело отражало огонек темной слоновой костью: здесь

были негры, азиаты, туземцы с далеких островов — в общем, самая обычная команда китобойного корабля. Кого только не подбирает судно на своем пути: перевернутые вельботы с выбравшимися на них еле живыми людьми; уцелевшие после кораблекрушения, которых, уцепившихся за обломок доски, зачастую сутками носит по океану; дикари, отнесенные в своих лодках в открытое море,— эти встречи обычны для китобойца. И все они принимаются на борт, никто не интересуется их прошлым, они вольны называть себя тем именем, каким считают нужным, и ничего о себе не рассказывать. Многие из этих дважды рожденных на свет человеков оседают навсегда в Нантакете, проводят большую часть жизни, добывая китов, лишь ненадолго возвращаются в гавань, где портовые шлюхи и владельцы кабаков быстро и ловко, за неделю-другую, перетягивают в свои кошельки содержимое их карманов, и опять отправляются в море на несколько лет. И самые дикие дикари зачастую остаются здесь, выучивают несколько фраз по-английски и чувствуют себя вполне в своей тарелке — из них выходят обычно хорошие гарпунщики. Вот и в кубрике под гамаком одного из тех, чья кожа матово темнела, почти сливаясь с окружающим полумраком, я увидел любовно начищенный, зловеще поблескивающий наконечник гарпуна.

Я немного постоял., но ничего не последовало. Кто-то со вздохом повернул голову, но даже не посмотрел на меня. Однако за этот день произошло столько такого, что требовало от меня объяснения, что на монастырское безмолвие в кубрике, где обыкновенно до поздней ночи не умолкает перебранка и морские ₄ рассказы, мне было уже в высшей степени наплевать — не хотят разговаривать, и Господь с ними. Я устал, мне пришлось изрядно набегаться за сегодняшний день, да и просыпаться я привык вместе с солнцем. Отыскав свободный гамак, я втащил в кубрик свой сундучок, поставил его рядом и лег, уповая на то, что у этого гамака действительно нет хозяина и какой-нибудь вернувшийся среди ночи гарпунщик не вытряхнет меня из него по-свойски на пол:

Потянулись обыкновенные будни. Первое впечатление — взгляд с берега, будто на «Пекоде» не было и нет никаких приготовлений к выходу в море,— оказалось ошибкой. По всему китобойцу шла напряженная, спешная работа, но люди старались делать все как можно незаметнее, таились от чужих глаз, друг от друга. Там, где можно было обойтись одному, работали всегда в одиночку, но делалось все быстро и споро — все матросы были бывалыми моряками, и я, отправлявшийся в море уже ни много ни мало в третий раз, часто чувствовал себя просто юнгой, когда приходилось работать вместе с ними. Приятельских отношений я ни с кем не завел, да и не навязывался кому-либо в друзья; наши отношения с командой ограничивались короткими репликами, необходимыми в общем деле,— на «Пекоде» вообще говорили мало. Ну что же, сказал я себе, если подобралось такое общество, где ни у кого нет желания ни пошутить, ни изливать душу, ни просто перекинуться парой слов, так в этом нет ничего дурного. Мне доводилось и на суше не перемолвится ни с кем по паре месяцев, и я не очень-то мучался от одиночества. А китобоец — судно невеликое, весь долгий промысел лицом к лицу с одними и теми же людьми, так что скорее они успеют мне опостылеть, чем станет не хватать их общества.

Уже давно на борту появились еще два помощника: Стабб и Фдаск. Как и полагается помощникам, отвечающим за запасы и снаряжение, они носились по кораблю от бушприта до кормы и от киля до клотика, все подсчитывали, все проверяли, я ни разу не видел, чтобы кто-то из них стоял на месте. Федалла, встреча с которым оставила во мне такое сильное впечатление, с тех пор не появлялся, я высматривал его белый тюрбан, но тщетно; и от сердца у меня отлегло: может быть, не придется все-таки делить два года с этим посланцем дьявола тесное пространство корабля, может быть, беззубый туземец и не собирался отправляться с нами в океан, а все мои опасения были порождены слишком деятельным воображением? Дай-то Бог.