К Колыме приговоренные

— А я и говорю! — подхватил его замечание Пряхин и опять весело хлопнув себя по коленям, заявил: — В школе не тому учат! Смотрите, что получается: арифметике-то учат, чтобы жить по расчету, грамматике, чтобы жить по правилам, а как найти своё место в жизни не по расчету и этим правилам, а по призванию — ни в зуб ногой! Вот и выходит: получил образование, а дальше ни бабе свечка, ни чёрту кочерга, или, как говорят, божиться божусь, да в попы не гожусь. И что делать? Понятно, одни сдуру вверх, в начальство лезут, как будто управлять людьми можно и без призвания, другие, потыкавшись не в те двери, ищут место, где трубы пониже и дым пожиже.

— Ну, Иван Ильич, это вы, извините, загнули! — не согласился пилот. — Чтобы узнать призвание каждого, тут на ученика и по учителю мало.

— Разве дело в арифметике?! — воскликнул Пряхин. — Дело в принципе! А там — и дальше! Вот ввели же в школьное образование природоведение. Хорошо! А может, надо ещё и человековедение? А?

Ромашов участия в разговоре не принимал. Выпив рюмку коньяку, он вернулся на свою кровать. В номере уже было тепло, потрескивало в печи, чайник, словно обидевшись на то, что за коньяком его забыли, пыхтел и позвякивал крышкой, дым от пряхинской сигареты плавал по номеру красивым облачком, а когда с очистившегося от туч неба в окно заглянуло вечернее солнце, стены номера окрасились в яркие, похожие на радугу цвета, а пряхинский дым, поднявшись к потолку, стал сиреневым. От всего этого на Ромашова повеяло чем-то далеким, словно вернулся он в один из солнечных дней своего детства, а слушая Пряхина, думал: «Ах, какой хороший человек! И как он правильно говорит!»

Рассказ Пряхина, похоже, заинтересовал и Митю. Он сидел за столом, подперев голову левой рукой, и хотя на лице его блуждало сонное выражение, было видно, что оно ещё выражает желание Пряхина слушать.

— А тебя, дурака, что заставило идти в геологию? — обращаясь уже к нему, спросил Пряхин.

— А я знаю? — сонно ответил Митя. — Пошёл да и пошёл.

— Во как! — всплеснул руками Пряхин. — Вы посмотрите на него: пошёл да и пошёл! А ты, дурья башка, хоть знаешь, что в геологии от тебя пользы, как от козла молока?

— Ну, и что? — не расстроился Метя.

— Нет, вы посмотрите на него ещё раз! — вскричал Пряхин. — Ему и это нипочём! Да не твоё место — геология. Пойми это! Вот ты с бурундуком возишься. Зачем? — успокоившись, спросил Пряхин.

— А интересно, — посветлел лицом Митя.

— Интересно? — переспросил Пряхин. — Тогда скажи мне, что ты про оленей знаешь?

Оказывается, про оленей Митя знал больше, чем о геологии. Он знал, что они плохо видят, но хорошо слышат, питаются ягелем, а так как ягель содержит антибиотики, они не склонны к заразным и простудным заболеваниям. Половой зрелости они достигают в полтора года, спариваются в конце лета, рожают самки весной, по одному — два детеныша, выкармливают их молоком до новой беременности.

— Едрить твою в корень! — вскричал Пряхин. — Да ты ж профессор в нашем деле! — И вдруг, словно рассердившись на Митю, строго спросил: — Откуда ты это узнал?

— А интересно, — улыбаясь, ответил Митя. — Читал о них, да и дружок у меня пастух. Он рассказывал.

И тут Пряхина словно выстрелили из-за стола. Он подскочил к Ромашову и выпалил:

— Бумагу и ручку!

Вернувшись с ними к столу, приказал Мите:

— Пиши заявление! Принимаю тебя пастухом, а дурака валять не будешь, и ветеринара из тебя сделаю.

Когда Митя написал заявление, Пряхин взял его в руки, свернул в четвертушку и, показывая её пилоту, принявшему участие в разговоре о трудном поиске призвания, сказал:

— Вот вам — и в десятку!

И, видимо, уже представив, как он Митю выучит на ветеринара и поставит на своё место, а сам уйдет на пенсию, он глубоко вздохнул и, словно на кого-то обидевшись, тихо произнес:

— А нам, старикам, и на покой пора.

И хотя Ромашов понимал, что это он так, не подумавши, ему его стало жалко, а пилот, рассмеявшись, заметил:

— Иван Ильич, да на вас по утрам ещё можно воду возить, а вечером кататься.

— Ой, не знаю! — снова вздохнул Пряхин, и лицо его обрело неподдельно грустное выражение.

II