К критике Гегелевской философии права

Мы уже раньше указывали на это предложение. Момент постановления, произвольного (ибо безоговорочного) решения есть монархическая власть воли вообще. Идея монархической власти, как её развивает Гегель, есть не что иное, как идея произвола, решения воли.

Обыкновенный человек:

2) Монарх обладает суверенной властью, суверенитетом.

3) Суверенитет делает, что хочет.

Гегель:

2) Суверенитет государства есть монарх.

3) Суверенитет есть «абстрактное и постольку не имеющее основания самоопределение воли, от которого зависит окончательное решение».

Все атрибуты конституционного монарха в современной Европе Гегель превращает в абсолютные самоопределения воли. Он не говорит: воля монарха есть окончательное решение, а говорит: окончательное решение воли есть — монарх. Первое предложение эмпирично. Второе — извращает эмпирический факт, превращает его в метафизическую аксиому.

Гегель переплетает и смешивает друг с другом оба субъекта: суверенитет как «уверенную в себе субъективность» и суверенитет как «не имеющее основания самоопределение воли», как индивидуальную волю, с тем чтобы сконструировать «идею», воплощающуюся «в одном индивиде».

Ясно, что уверенная в себе субъективность должна действительно проявлять волю, и должна это делать как нечто единое, как индивид. Кто же, однако, когда-либо сомневался в том, что государство действует через индивидов? Если Гегель хотел доказать, что государство должно иметь, в качестве представителя своего индивидуального единства, только одного индивида, то сконструировать подобным способом монарха Гегелю не удалось. Как положительный результат этого параграфа мы отмечаем лишь следующее:

Монарх есть в государстве момент индивидуальной воли, самоопределения, не имеющего основания, момент произвола.

Примечание Гегеля к этому параграфу настолько удивительно, что мы должны на нём подробнее остановиться.

«Имманентное развитие всякой науки, выведение всего её содержания из простого понятия... обнаруживает ту своеобразную черту, что одно и то же понятие (здесь это понятие — воля), вначале (потому, что это — на­чало) являющееся абстрактным, — сохраняется, но исключительно лишь через само себя сгущает свои определения и приобретает таким образом конкретное содержание. Так, основной момент личности — вначале, в непосредственном праве, ещё абстрактной — сам развивал себя, проходя через свои различные формы субъективности, и здесь, в абсолютном праве, в государстве, во вполне конкретной объективности воли, он есть личность государства, его уверенность в себе самом, — он есть то последнее, которое снимает все особенности в своей простой самости, обрывает взвешивание противоположных друг другу оснований, между которыми всегда можно колебаться, замыкает их посредством «я хочу» и начинает собою всякое действие и действительность».

Прежде всего, «своеобразная черта науки» не состоит в том, чтобы основное понятие предмета снова и снова повторялось.

Затем, здесь нет никакого движения вперёд. Абстрактная личность была субъектом абстрактного права, она не изменилась; она оказывается теперь личностью государства опять-таки в качестве абстрактной личности. Гегель не должен был бы удивляться тому, что действительное лицо, — а лица составляют государство, — снова и снова появляется в качестве сущности государства. Гегель скорее должен был бы удивляться обратному, а ещё более он должен был бы удивляться тому, что личность в качестве личности государства появляется опять в виде той же скудной абстракции, что и лицо в частном праве. Гегель определяет здесь монарха как «личность государства, как его уверенность в самом себе». Монарх есть «персонифицированный суверенитет», «вочеловечившаяся суверенность», воплощённое государственное сознание, в силу чего все другие люди изъяты из .этого суверенитета, из личности и сознания государства. Одновременно, однако, Гегель в этот «Souverainete Personne» [персонифицированный суверенитет] не может вложить другого содержания, кроме этого «я хочу», кроме момента произвола в воле. «Государственный разум» и «государственное сознание» воплощены в одном «единственном» эмпирическом лице с исключением всех остальных, но этот персонифицированный разум имеет своим единственным содержанием абстракцию «я хочу». «L’etat c’est moi» [Государство – это я].

«Но личность и субъективность вообще, как нечто бесконечное, соотносящее себя с собою, является далее безусловно истиной — и именно своей ближайшей непосредственной истиной — только в качестве лица, для себя сущего субъекта, а для себя сущее есть также непременно нечто единичное».