К Лоле

Чайки начинают вылетать из аудитории. Попутно они собираются в стайки, а я возвращаюсь к звездной тетради. Вновь погружаюсь в работу, ведь мне необходимо найти зависимость снов от возраста спящих, и я крайне близок к разгадке. Полученный результат я в следующем письме сообщу Лоле, завершив, таким образом, научную публикацию в трепетных традициях древности, когда книгу с решениями систем нелинейных уравнений называли не иначе как «Яшмовое зеркало четырех элементов». И посвящали свои труд парфюмерной шкатулке возлюбленной дамы.

Но вот досада, заскребла, зацарапала по странице ручка — чернила в ней — йок! Нужно обратиться за помощью к чайкам. Но их нет, все дружно вылетели вон: в аудитории пусто. Я — один, и лишь гипнотическое шевеление легких штор на окнах, облитых чем-то темно-синим и глубоким, а из звуков только мерное гудение люминесцентных ламп под потолком и далекие стуки на лестнице — неведомо чем и обо что.

Ботинок скользит на оброненном тетрадном листке. Я поднимаю его, и на нем — что это? Неужели стихи? Да — слабенькие, невыразительные, про бегство из этого мира, с блуждающей рифмой и нечетким размером, но все же — это стихи. А стихи дорого стоят.

Откуда мне знать? Я пробовал. Стираю ладонью с листка отпечаток ботинка и, сложив бумагу вдвое, кладу в тетрадь, к собственным поэтическим опытам, немногочисленным, посвященным все ей же, все ей.

Вот обещанье, что тебя не беспокою
Я больше ни стихами, ни луной
И не вишу на трубке телефонной,
По проводам врываясь в твой покой.
Моя гитара сломана об угол,
И рот зашит ботиночным шнурком,
Пусть словно от болезни и испуга
В груди стучит нестройным молотком.
Никто не скажет: «Было между ними
Движенье чувств, но все теперь прошло…»
Себе я оставляю только имя,
В обмен на Лола отдаю свое «Алло».

Скорее всего, Аллола, такие строки не следовало бы отдавать на твой суд. Осада молчанием совсем истощила арсенал моих средств самовыражения. Мне не нравится отсутствие рифмы между 1-й и 3-й строчками, а между строчками 5-й и 7-й рифма откровенно слаба, но надо сказать, что в русской поэзии, в ее наиболее героическом, а следовательно, красном разделе, в главе «Апофеоз справедливой ярости» можно найти и более смелые опыты:

Клара у Карла
Кораллы украла.

Экспериментаторство с рифмами для глаз, а не для ушей.

Но я не пытаюсь выгородить себя за чужой счет. Нисколько. Я только в желаниях своих поэт, а опорой, как видишь, выбрал прозу.

И продолжаю надеяться, что когда-нибудь все закончится, я навсегда захлопну красную тетрадь, и пару, а может, тройку месяцев спустя кто-то из твоих знакомых принесет тебе пухлый номер «Современника» или «Нового мира», а еще лучше — «Звезды Востока», в который чудесным типографическим образом перепорхнет содержание красной тетради: «Лола, ты читала про кремлевских жен? — спросит знакомая. — Такой ужас! Держи, пощекочешь на досуге нервы». И как только ты отвернешь обложку, так скакнет в твой зрачок четырьмя столь знакомыми буквами: «Я здесь!»

Мне хочется быть узнанным как можно скорее. Вот почему ту малость, которой обладаю, — твое имя, я выношу в заглавие и ужинаю, не отрываясь от рукописи, соря на нее крошками бутерброда. Вновь красный прямоугольник тетради на столе оказывается тем самым, и единственным, окном, через которое можно рассмотреть множащихся бесов, насылающих на меня разнообразные сомнения: что ты никогда не материализуешься, что, несмотря на мое доселе все побеждавшее упрямство, подобравшаяся к собственному экватору книга так и не состоится, что я занялся отчаянной чепухой. Самый крупный бес среди них — тот, что ведет подсчет минувшего времени. Глядя на него, я пробую улыбнуться. Хотя внутренне… нет, об этом лучше ни слова.

Снимаю с руки часы и перевожу стрелку на три оборота вперед. Глядя на цыкающий круг циферблата, воображаю, чем ты в данный момент занята: стучишь пальчиком по калькулятору у себя на работе, сидишь на берегу пруда на пустынной стороне улицы Авиценны, ругаешься с младшей сестрой… Откуда такие сведения, спросит нас некто третий? Разумеется, из первоисточника, отвечу я. Чем дальше катится колесо моей истории, тем меньше в ней достается работы авторскому воображению.