К Лоле

Оставшись без мечты, я не лишился замыслов. Намереваюсь когда-нибудь опубликовать путевые заметки из путешествия в Индию или Иран. Разумеется, для этого нужно сначала туда отправиться, прихватив блокнотик и очки от солнца. Рубаху в цветах куплю на месте. Труд будет посвящен моей музе, которая умеет варить борщ и тоже не любит московскую зиму. Хорошо бы поехать вместе, но тогда вместо наблюдений получится «Дневник страсти с видами из окна». Тут я немного забегаю вперед, но, честно говоря, глядя на Наташины талию и бедра, туго обтянутые тканью блузки и юбки, я чувствую в груди холодок и понимаю, что ходить в мальчиках мне осталось недолго.

Отзвучавшую героиню почитаю, как горную вершину, куда повторное восхождение невозможно — запрещает созданный вокруг нее культ. С удовольствием вспоминаю свою поездку. Вечерний гомон Ташкентской улицы иногда звучит в памяти, дополняя хранимый на полке набор открыток, где есть и Биби-Ханым. Иногда вижу дорогу в Нурабад. Чаще всего уезжаю по ней на лекциях И. А., чей голос неотличим от громыхания «пазика», упрямо верставшего километры в степи.

Извини, почти забыл твое имя, Лол, так же как и обещание однажды вернуться с бутылкой коньяка в издательство на Миусской площади, где я первым из первых заполучил в свои руки суперкнигу. С тех пор понятие «суперкнига» много раз вспыхивало и угасало, а в результате обратилось в полную противоположность себе самому. Похожим образом мне всегда виделась изнанка в переводе одной из строк Джамиля ибн Абдаллаха: «Все женщины тусклы, лишь образ единственный светел». Теперь я читаю, не проваливаясь в пересохшие рвы давно истребленных твердынь.

Сию секунду обнаруживая себя вблизи от последней страницы, я сознаюсь: мне очень жаль, что кончается книга! Если бы ты знала, как жаль! Позади выстраданный псевдофинал и выход из годового круга событий, посвященных тебе одной. Прошло ощущение, что, вымогая у темноты слово, я напрямую обращаюсь к ангелам, а перечитывая написанное, смотрю в запрещенный текст.

Когда Наташа узнает, как долго я воспевал другое имя и облик, мне, возможно, предстоит объяснение с ней. Однако что касается ревности, то тут я, пожалуй, лучше промолчу. Такому малоизученному явлению, так же, как и открытию Лолы, необходимо посвятить отдельную книгу. Чтобы выйти из сложной ситуации, скажу Наташе, будто причина не в Лоле, а во мне самом. Я очень настырный человек и никогда не бросаю начатого дела, даже если оно обладает свойствами больного зуба.

В компании моих друзей наступил кризис позитивизма, требующий пояснения, что лунарь это древний предок фонаря, а не астроном, наблюдающий Море Спокойствия. Вчера Юрий вышел из комнаты и смотрел, как я орудую кисточкой, рисуя на двери номер своего апартамента. «Окся на подготовительное отделение в МГУ поступила, — сказал он. — Ей там общагу дали». — «Так это же прекрасно, Юра», — капая краской ему на ботинок, ответил я. «Прекрасно, только ума не приложу, в какой из двух бастилий нам теперь жить». Ян ходит повсюду с томиком Гумилева. Читатель дал Соне слово, что бросит курить, и мучается, что не может его сдержать. Вот только разлюбезный мой Николай Поваренков исчез, не оставив следа.

В институте прежняя чересполосица гула и тишины. Во время одного из перерывов, еще в начале сентября, я увидел Аллу, девушку, которой собирался звонить в тот далекий ноябрьский день. Неожиданно появившаяся Лола завладела моим воображением, и я про все забыл. Нынче Лола в отставке, а Алла, проходя мимо, всякий раз бросает на меня внимательный быстрый взгляд, видимо стараясь припомнить, откуда ей знакомо мое лицо. А может, повелевает подойти и вновь представиться. «Отрекомендоваться», как сказала бы мадам Грушецкая, в чьем лексиконе немало уместной архаики. Прошло два года, но Алла мало изменилась: тот же вызов во взгляде, те же маленькие ушки, за которые хочется ущипнуть, прежний тон губной помады.