К морю Хвалисскому (СИ)

Когда хозяева и их гости утолили первый голод, возле очага талым весенним ручьем зажурчала беседа. Больше всего разговоров было о сегодняшней битве. Братья наперебой расхваливали друг друга, преуменьшая собственные заслуги и подчеркивая удаль и удачу других.

– А велика ли добыча? – поинтересовался хан Куря, немало раздосадованный тем, что опоздал и не сумел чего-нибудь для себя урвать.

– Только пленники и их оружие, – успокоил его Камчибек. – Эти разбойники, похоже, сами надеялись поживиться.

– Когда будете продавать, скажите сначала мне, – поднял вверх указательный палец сын Церена. – Я бы себе купил парочку!

– Зачем они тебе? – удивился Камчибек.

– Как зачем? Да хоть приставить к отаре дочери вместо прежних чабанов.

– А этих куда?

– Пока не решил, – небрежно отмахнулся Куря. – Может, своим егетам * и отрокам отдам, пускай пристреливают руку, целясь в живую мишень, может, Гюлимкан что поинтереснее выдумает.

– Продай их лучше мне, – предложил Вышата Сытенич. – Куда как выгоднее получится!

– Это разговор не для трапезы, – оскалил зубы в ухмылке хан. – Да и выгода выгоде рознь… Вы вот лучше объясните мне, – продолжил он другим тоном, – как вам удалось так своевременно повстречаться. Степь-то, чай, велика!

Братья без лишних разговоров указали на Малика. Отважный пардус в сытом довольстве дремал у огня, приоткрывая медово-прозрачный глаз только для того, чтобы полюбоваться заботливой Хатун, прибиравшей шершавым языком остатки соли и дорожной пыли с его шерсти.

– Я надеялся, что он еще не забыл запаха очага, возле которого появился на свет, – пояснил Лютобор.

– После стольких лет скитаний по чужим краям это было мудрено, – ласково попеняла сыну мать.

– Наслышан о твоих подвигах за морем! – хан Куря повернулся к молодому руссу. – Однако, – продолжал он, насмешливо оглядев видавший виды плащ Лютобора, – можно подумать, что они тебе ничего не принесли, кроме славы.

Скулы молодого Аяна запылали огнем, лицо Камчибека потемнело, а госпожа Парсбит недовольно покачала головой. Один Лютобор остался невозмутим.

– А разве слава – это мало? – с обезоруживающей улыбкой парировал он. – Что же касается одежд, то ведь еще мой приемный отец, достойный Тобохан, пирующий сейчас вместе с прочими батырами в небесном чертоге великого Тенгри хана, говорил, что о мужчине лучше любых нарядов расскажут его дела!

На лице хана Кури проступило плохо скрываемое выражение досады: он был далеко не глуп и прекрасно видел, что среди собравшихся у этого очага белых и сизых кречетов выглядит как расфуфыренный петух. Лютобор, меж тем, как ни в чем не бывало, продолжал:

– Что же до парчи и злата, то лучше их приберечь для прославления красоты наших матерей и жен.

– Или дочерей, – подхватил хан Камчибек, супруга которого Субут этой весной подарила ему еще одного, пятого по счету сына.

Вышата Сытенич провел рукой по серебрящейся бороде.

– Что ж, – начал он примирительно, глядя в сторону сына Церена, – красота такой дочери, как княжна Гюлимкан, в самом деле заслуживает самой великолепной оправы. Воистину, счастливейшим из смертных сможет считать себя человек, который будет наречен ей в мужья.

Хан Куря презрительно скривил тонкие губы. Видимо, он счел боярское благородство и такт проявлением чуть ли не слабости.

– Правда ли, что, княжну Гюлимкан хочет взять в жены славный хан Моходохеу? – поинтересовался Лютобор. – Я слышал, он уже послал ей вызов.

– Гюлимкан не стала сражаться с Моходу-ханом! – ответила княжна вместо отца, и ноздри ее гневно раздулись. – Дочери великого хана не бывать за ханом меньшим!

– Гюлимкан – дева-батыр! – пояснил для новгородцев хан Камчибек. – На брачное ложе ее возведет только тот, кто одолеет ее в честном поединке.

– Неужели во всей степи найдется воин, способный устоять против такой красавицы? – улыбнулся Вышата Сытенич.

Вместо ответа княжна Гюлимкан томно изогнула свой тонкий стан, по очереди глядя на ханов Органа и их приемного брата.

– Разве сможет бедная дева противостоять отважным племянникам великого Улана? – нежно проговорила она. – Если даже воин, которого в степи называют Приемышем, одолел в поединке урманского батыра, огромного как великан Дене-Гёз и ужасного как змей Аждарха.

И княжна бросила долгий взгляд в сторону Лютобора.

– Впрочем, – продолжала она, – до меня дошло, что причиной этого поединка была одна прекрасная дева!

Княжна повернулась к новгородцам, отыскивая боярскую дочь.

– Если бы дело шло о моей чести, – сказала она, исподлобья разглядывая Мураву, – я бы не стала прибегать к помощи батыра, а сама сумела бы за себя постоять!

Хотя при этих словах щеки новгородской боярышни вспыхнули ярым пламенем, она бесстрашно выдержала пристальный взгляд княжны Гюлимкан.

– Я не знаю обычаев вашей страны, – вымолвила Мурава твердо, – но меня учили, что женщина может стать настоящей хранительницей семейного очага и достойной спутницей и подругой лишь в том случае, если будет стремиться к созиданию, а не к разрушению. Поэтому меч в женской руке столь же мало уместен, сколь прялка в руке мужской!