К морю Хвалисскому (СИ)

Чтобы боярышня забыла о своих тревожных мыслях и побыстрее набралась сил, Тороп решил развлечь ее рассказом о своей утренней удаче. Любой из парней на его месте не упустил бы случая поважничать перед красивой девкой, пока строгий батюшка не увидел. Да олень и в самом деле заслуживал похвалы. Потом как-то получилось, что девица завела с ним разговор про его прежнее, свободное житье-бытье. Казалось бы, какое ей, боярской дочери, дело до того. Ан нет же, сидит с ласковой улыбкой слушает и про охотничьи уловки дядьки Гостяты, и про дом, который справили его старшему оженившемуся сыну.

– Надо же, – только подивилась девица, – а Белен еще чванился, что вятичи в берлогах по-звериному живут.

Что стало с тем домом и его обитателями, Тороп, понятное дело, рассказывать не стал. Спасибо на том, что, когда произносишь родные имена, губы не пронзает, как прежде, саднящая, острая боль. Вместо того он завел речь о своих старших мужатых сестрицах. Их селищам повезло больше – хазары обошли их стороной. Во время рассказа Тороп заметил, что по лицу боярышни пробежало облачко грусти. Даждьбог ведает, о чем кручинилась девица. Нешто опять вспомнила про Воавр?

– У меня ведь тоже брат был! – неожиданно сказала она. – Феофаном звали. Матушка родила его еще там, в ромейской земле.

Девица рассказывала, а Тороп с удивлением слушал, что до Вышаты Сытенича у боярыни Ксении был муж Дмитрий Критянин – известный на всю империю лекарь. Жили они на берегу Золотого Рога в богатстве и почете вместе с маленьким сыном, когда в их край нагрянул походом отец Святослава Игорь. Нужно было спешно укрываться в крепости, но лекарь Дмитрий не захотел оставить вверенных его попечению больных, а его жена Ксения не смогла покинуть горячо любимого мужа, лишь отослав в безопасное место с чужими людьми маленького Феофана.

И вот наступил день, когда она в одночасье лишилась всего: семьи, родины, свободы…

– Когда матушка увидела, как насадили на копья ее мужа, она хотела последовать за ним, – рассказывала боярышня, глядя перед собой сосредоточенным на иных далях взглядом. – Но кто-то выбил нож. Видать, Господь не хотел ее гибели и для моего батюшки хранил.

– А когда же они повстречались? – решился спросить Тороп.

Мурава загадочно улыбнулась.

– Они встретились позже, когда ромеи пожгли Игоревы ладьи. Матушка едва не утонула, а отец ее прямо из пучины морской вытащил.

Боярышня замолчала, переводя дух, а мерянин смотрел на нее круглыми глазами, понимая, что выглядит как полнейший дурак, и ничего не мог с собой поделать. Все встало на свои места: и совсем не девичья мудрость, и лебяжья стать боярышни. «Из воды вытащил». Сказывают, Мурава очень на мать свою похожа. Ох, щур меня, щур!

– Матушка очень любила отца, – собралась с силами закончить повествование боярская дочь. – Но до самой смерти о сыне тосковала: что с ним сталось, жив ли, нет, позаботился ли кто о нем. Потому, когда мне нарекали крещеное имя, она захотела, чтобы меня назвали в честь брата Феофанией.

На болоте закричала выпь, или то голосил почуявший беду Леший. Тороп почувствовал озноб, словно среди ласкового лета повеяло ледяным мороком-морозом. Болото и его окрестности – любимое обиталище всякой поганой нечисти. Кто же в таком месте произносит вслух сокровенное нареченное имя-оберег. В прежние времена такое имя за пределами родного дома и вовсе заповедано было произносить. Ох, добрые Боги! Не губите чад своих неразумных, о заветах предков забывших. Пусть Семаргл-Переплут принесет добрые вести.

Почувствовав на своей спине чей-то внимательный взгляд, Тороп обернулся, и внутри у него все совсем смерзлось, как у снегиря, наглотавшегося в лютую стужу стылой рябины. В паре шагов от мерянина стоял Семаргл.

Конечно, Тороп ни разу не видел Семаргла во плоти. Тот, что стоял в священной роще, был сделан из дерева и никогда не двигался. Но Тороп не сомневался, что диковинный зверь: то ли волк, то ли рысь; поджарое тело гончей о кошачьей голове – именно Семаргл. Другого такого быть не могло. Солнце высвечивало каждую шерстинку роскошного, золотого в темных пятнах меха. Глаза, похожие на прозрачные ягоды крыжовника, смотрели внимательно и жадно. Длинный гибкий хвост хлестал зверя по бокам. Крыльев Тороп не приметил, да и были ли они, крылья.

Зверь надменно поднял обведенную черной каймой верхнюю губу и обнажил великолепные зубы.

Но в тот миг, когда длинные ноги зверя приготовились отправить его гибкое тело в смертельной красоты полет, высь сотряслась от страшного медвежьего рева, ответом которому был отчаянный крик женщины. Зверь метнулся в сторону и пятнистой тенью исчез в кустах, но Торопу было уже не до него. Забыв обо всем, мерянин припустил на крик, с безумным отчаяньем муравья, бегущего по горящей ветке. Следом, почти не отставая, летела Мурава.

Вещий зверь Семаргл.