К морю Хвалисскому (СИ)

– Какие есть тому доказательства? – спросил он сухо. – Разве можно совершить злодеяние, будучи связанным по рукам и ногам? Или же нашего гостя на какое-то время разрешали от пут?

– А разве для того, чтобы испугать молодого, норовистого жеребца, не достаточно бывает одного резкого окрика, – возразил ему с вызовом Булан бей. – К тому же разве кто-нибудь еще, кроме неверного пожирателя свинины, решился бы посягнуть на священную особу потомка рода Ашина?

Азария бен Моисей повернулся к истерзанному бедолаге, которого он по-прежнему не называл ни пленником, ни рабом.

– Можешь ли ты сказать чего-нибудь в свое оправдание?

Хотя, вне всякого сомнения, молодой ромей понимал, какой карой грозит ему предъявленное обвинение, его гордое, замученное лицо осталось спокойным.

– Мне не в чем оправдываться, – ответил он с достоинством. – Вы можете подвергнуть меня любому испытанию, можете даже лишить жизни, но я клянусь бессмертием своей души, что нет на мне вины! Господь свидетель, я всегда был привязан к Маттафию и желал ему только добра!

– Лжешь, собака! – закричал Булан бей. – Да отсохнет твой гнусный язык! Я не видел еще ни одного ромея, который желал бы добра моему народу и не мечтал бы о том, чтобы его извести! Вы тесните нас в причерноморских степях, облагаете наших купцов непомерными пошлинами, подстрекаете алчных руссов, ведомых Ольгой, крестницей цезаря, захватить земли наших данников. Ваши слова всегда лживы, ибо вероломны вы сами!

Хотя сейчас, как и всегда, Булан беем руководила его безграничная злоба и жажда мести, стоило признать, что в речах хазарина все же была толика истины. Когда-то ромеи были дружны с хазарами: беспрепятственно селились в Итиле, возводя там дома и храмы, помогали хазарам строить неприступную крепость Белую вежу или, как ее именовали по-хазарски, Саркел, сын хазарской царевны Чичак (в крещении Ирины) даже облачился в императорский пурпур, взойдя на Цареградский престол.

Однако соперничество в припонтийских землях и гонения на хазарских единоверцев, усилившиеся в последние годы в ромейской земле, сделали былых друзей врагами, и потому Булан бею не составило особого труда пробудить живущую в сердцах его соплеменников и их мусульманских слуг ненависть.

– Смерть неверному! – закричали родовитые хазары, и их темные глаза загорелись гневом.

– Смерть нечестивцу! – эхом отозвались наемники эль арсии, и в их руках, несмотря на царский запрет, сверкнуло оружие.

– Казнить его, немедля! – единым дыханием вынесла свой безжалостный приговор толпа.

***

– Они что там, с ума все посходили? – возмутился Твердята. – Да кто ж так суд вершит?! Эдак можно обвинить любого! Разве это по Правде?

– А что, разве старый Турич судил по-другому? – нахмурил брови Вышата Сытенич. – Хазары хоть и верят в Творца Небесного, но исказили веру так, что ее и узнать нельзя. Вот и не могут отличить где Правда, а где Кривда.

– Может, попытаемся отбить этого парня? – предложил Талец

– Ну да, отбить! – недовольно пробасил дядька Нежиловец. – Ты хоть соображаешь, что говоришь! Тогда нас из Булгара живьем не выпустят!

– Так что же, Вышата Сытенич! – почти заплакал Твердята. – Будем стоять и смотреть, как наш брат во Христе мученический венец принимает?

Булан бей выхватил саблю из ножен. На берегу наступила безумная, звенящая пустотой тишина. Даже река, как показалось Торопу, остановила свой немолчный бег, а может быть, это остановилось время, как тогда в горящем родном селище. Сабля сверкнула холодом вечных льдов и медленно поползла вверх.

И в этот миг в круг неверного света факелов метнулась легкая тень.

– Не смейте! Не надо! Остановитесь!

Это была Мурава. Девушка сорвалась с места так внезапно и с такой решимостью и быстротой, что ни отец, ни стремительный, как пардус, Лютобор не успели её задержать. Она повисла на руке Булан бея, и тот от неожиданности застыл на месте с поднятым клинком. Новгородцы подались вперед, готовые в любой миг прийти на помощь юной хозяйке.

– Выслушайте меня, досточтимые беи! – обратилась боярышня к соплеменникам малыша Маттафия. – Разве не все в этом мире свершается по воле Господа, которого мы равно чтим? И разве не Господь повелевает нам любить ближнего своего как самого себя? Взгляните на сына достойного Азарии бен Моисея! – она указала на мальчика, возле которого сейчас хлопотали усердные слуги. – Он еще слаб и как никогда нуждается в любви и заботе. И если моим скромным усилиям с Божьей помощью и удалось отвратить смерть от его чела, то стоит ли навлекать на него Господень гнев, питая сердца ненавистью, и обагрять меч кровью, свершая суд неправедный?!

Голос Муравы звенел как серебряный родник, вода которого, как известно, даже в жаркий полдень холоднее льда, на нежных щеках играл румянец, глаза горели воодушевлением и убежденностью в своей правоте. Сказать, что Мурава в этот миг была прекрасна, значило не сказать ничего.