К музыке

«Дорогой мой Алексей!

Мне просто стыдно, что я не нашел время написать тебе несколько строк.

Сейчас, уже на пароходе, хочу тебе похвастаться огромнейшим успехом, вернее триумфом в Париже. – Этот триумф тем более мне дорог, что он относится не ко мне только, а к моему несравненному, великому Мусоргскому, которого я обожаю, чту и которому поклоняюсь. – Как обидно и жалко, что ни он, ни его верные друзья не дожили до этих дней, великих в истории движения русской души. Вот тебе и „sauvage“[5] – ловко мы тряхнули дряхлые души современных французов. – Многие – я думаю – поразмыслят теперь, пораскинут гнильем своим в головушках на счет русских людей. Верно ты мне писал: „Сколько не мучают, сколько не давят несчастную Русь, все же она родит детей прекрасных и будет родить их – будет!!!“. Милый мой Алеша, я счастлив как ребенок – я еще не знаю хорошо, точно, что случилось, но чувствую, что случилось с представлением Мусоргского в Париже что-то крупное, большое, кажется, что огромный корабль – мягко, но тяжело – наехал на лодку и, конечно раздавит ее. – Они увидят, где сила, и поймут, может быть, в чем она… Сейчас я еду в Южную Америку и вернусь в средине сентября в Европу. Дорогой, мне ужасно стыдно, что я тебе – во 1‑х опоздал, а во 2‑х прислал только три тысячи фр. Но это ничего, я приеду из Америки, привезу или пришлю тебе еще. – Одно обстоятельство непредвиденное, о котором я могу тебе только рассказать на словах, поставило меня на некоторое время в смешное финансовое положение. – Осенью я тебе пришлю мои фотографии Бориса Годунова и некоторые статьи журналов о „Борисе”, а теперь я еще не знаю хорошо и точно, что писали, – знаю только, что писали много.

В Париже я пел в граммофон, и пластинки мои вышли замечательно хорошо. Я просил фирму „Граммофон“ послать тебе на Капри машину и диски и уверен, что они все это сделают, – предупреждаю тебя, что платить им ничего не нужно, а когда получишь, послушаешь, то черкни мне твое впечатление в Bouenos Aires – Theatre Colon.

Марья со мной не поехала, а осталась дней на десять в Париже, так как очень захворала. – Прошу тебя, передай мой привет и поцелуй ручку Марье Федоровне, а тебя целую крепко я, твой Федор P. S. …»[6]

«Русский сезон» Сергея Дягилева и особенно выступления Шаляпина произвели на французов впечатление столь сильное и оставили след настолько глубокий, что пять лет спустя, в мае 1913 года, в дни дягилевского сезона Шаляпин вновь пел в Париже Бориса. И снова парижская пресса писала о «блестящей победе» и о «новом торжестве» русского искусства в Европе.