Мотька-жаба отползла на четвереньках, не сводя расширенных глаз с Нюркиной спины. Окружающие с недоумением наблюдали за этой сценой. Что это такое с Мотькой?! Та же подняла дрожащую руку, пытаясь перекреститься, и замычала что-то невнятное. К ней подошла подруга, Фёкла Рыжая, худая, чахоточная девка — встряхнула Мотьку за плечи. Когда к грозной «хозяйке паперти» наконец вернулся дар речи, она залепетала что-то невнятное. Фёкла разобрала лишь: «нечистый дух», «должно, ведьма», «как глянула на меня — так будто всю кровь разом высосала» — и тому подобную чепуху.
Остальные нищие уверились, что у Мотьки-жабы, никак, белая горячка: на месте смирной безобидной Нюрки-молчальницы какая-то нечисть ей померещилась. Не встретив поддержки от собутыльников, Мотька завопила, что гнать, камнями бить эту Нюрку нужно, что вовсе не человек она, а демон адовый.
Но никто на этот отчаянный призыв не отозвался… И тогда Мотькин временный дружок Венька, что промышлял помимо нищенства воровством и укрывательством краденого, лениво выговорил: «Да привиделась чепуха небось, брось ты эту блаженную, Матрена! Что тебе? Она и собирает-то меньше нас всех, все молится да поклоны кладет, пусть её.»
Вряд ли Венька всерьёз пожалел «блаженную»; но его жизненный опыт подсказывал, что такую, как эта Нюрка можно избить до полусмерти, но с паперти упрямая не уйдет. А он не одобрял попусту расходуемого времени и усилий.
От Нюрки отстали; к тому же остальные нищенки, ненавидевшие Мотьку, искренне порадовались, что хоть кто-то сумел ей противостоять.
***
Все, кто знал Нюрку-молчальницу, считали ее совершенно одинокой. Однако, в один из дней Великого поста к храму подъехала справная, почти новая коляска, из которой легко выпрыгнула молодая, красивая, скромно одетая дама. Дама эта щедро раздала милостыню, затем вбежала внутрь собора, взволнованно оглядываясь, и… заметила стоящую на коленях Нюрку-молчальницу. Они бросились друг к другу, точно подхваченные ветром, но не обнялись; Нюрка схватила даму за руку и повела вон из церкви… Они присели неподалеку на скамейку; любознательные прихожанки, знавшие Нюрку-молчальницу, рассказывали потом, что молодая барыня была взволнована встречей до слез. Она целовала Нюрке руки, называла маменькой, что-то рассказывала, взволнованно и быстро; Нюрка же все это время молчала, и лишь на прощание перекрестила барыню, которая, по сходству черт лица, видно и впрямь приходилась ей дочерью. А когда карета уже тронулась с места, Нюрка впервые разрыдалась прямо на улице, жадно глядя дочери вслед.
После этого случая все еще больше уверились, что в жизни Нюрки-молчальницы помимо смерти мужа была ещё какая-то тайна.
***
Она стояла и смотрела, долго-долго: карета скрылась из глаз, поднятая ею пыль давным-давно улеглась. Наступил вечер, надо было подумать о ночлеге, но она все стояла и стояла, в странном оцепенении. Ей казалось, что всю эту историю она уже выкричала, выплакала, смирилась с ней; теперь осталось лишь идти своим путем. Она и ей подобные были виноваты перед людьми, хотя и не по своей воле. Она понесла наказание, и, вероятно будет нести его впредь. Надо лишь попытаться спасти, вымолить прощение, коли в этой жизни оно еще возможно.
Эта встреча с дочерью разом всколыхнула в ее окаменевшей душе воспоминания, которые тяжким крестом легли на её плечи, и которые она считала давным-давно похороненными…