К несчастью, только ты

Конта наклонилась над тем самым ведром, смятым и заляпанным известкой, слегка ударила по откинутой дужке. Из ведра с болотным чавкающим звуком выметнулся бело-прозрачный тонкостенный пузырь, казалось, вотвот готовый лопнуть. Но он не лопнул, а высокой полусферой застыл над срезом ведра. Затем изменил и цвет, и фактуру, сделавшись как бы металлической отливкой, красной и пористой, с неглубокой ложбинкой поперек полусферы и несколькими клавишами у основание.

Конта нажала одну из этих клавиш, и полусфера развалилась надвое. Девушка поочередно опустила внутрь обе поданные Смоляной буханки, а Смоляна, разжав над ведром пальцы, уронила вслед хлебу глаголевское кольцо. Красные половинки конструкции сошлись. Конта, нажав еще какие-то клавиши, выпрямилась, улыбаясь Ванечке:

- Сейчас, Иван, еще немногочисленное терпение. ..

В "автоклаве", или как его там, что-то тихо гудело и потрескивало, но пузырь теперь был непрозрачен, и, что стало с хлебом, можно было только гадать. Во всяком случае, горелым не пахло.

- Готово!

Половинки пузыря расхлопнулись, и Глаголев отшатнулся, потому что недра "автоклава" выбросили в воздух золотой шар! Сверкающий золотой шар, упавший прямо в руки Конте. И еще они выбросили небольшой обрубок буханки, подхваченный Смоляной.

- Вот ваше золото, прошложитель, все до последней молекулы, - сказала Смоляна. - В этом пленочном контейнере посылка пройдет сквозь темпоральный барьер! И вот как это выглядит. Передавай, Конта, поторопись, кланта моя!

Девочка за этим темпо... за барьером за этим, беззвучно засмеялась, смешно всплеснула руками и протянула их навстречу золотому шару, лежащему в ладонях Конты. Раздался треск, по шару пробежали знакомые Глаголеву быстрые зеленоватые змейки: хлеб коснулся барьера. Да и хлеб ли это-золотой этот сверкающий шар? Ванечка смотрел, не дыша. Он видел, как медленно подавала Конта этот шар вперед, как шипящие змейки вились, скользили по золоту и слизывали его, как все большая и большая часть шара становилась уже не сверкающе-золотой, а темно-коричневой, хлебной. Но это было по ту сторону экрана! По ту сторону! Девочка тянулась к настоящему хлебу, гладила настоящий хлеб, гладила! Вот уже только пальцы Конты, изумительной этой Конты, касаются золотого края. Толчок пальцев, последний треск, последний зеленый всполох, и хлебный шар, коричневый, уцелевший, не сгоревший, тяжелый, живой хлеб, не удержавшись в руках ребенка, падает на снег. И девочка поднимает его, прижимает к груди, и целует его, и смотрит, смотрит на них: на невидимого Глаголева, на двух сказочных фей, волшебниц, которые ей видны, одна из которых подарила ей этот золотой хлеб. Смотрит, смотрит из-под своей шали, шапки, и полон счастья и благодарности этот ее полубезумный взгляд. "Хлеб.. ." - явственно читает Глаголев по ее губам. Потом она пытается откусить от этого шара, и это трудно-откусить от шара. Потом, опустив хлеб на снег, с повисшими на тесемках рукавичками, девочка старается развязать узел шали у себя за спиной, и, не сумев, перетягивает узел набок и зубами и замерзшими пальцами все же развязывает его. Она поднимает, закутывает хлеб в шаль, поворачивается и изо всех сил спешит прочь по смежной тропе, продавленной в сугробах. Спешит, поминутно спотыкаясь в больших неуклюжих валенках,

С трудом, со всхлипом сквозь стиснутые зубы, Глаголев перевел дыхание.

- Она его ела,-сказал он.-Я видел. Вы видели-она его ела? Хлеб уцелел, верно? Он, значит, настоящий? Он поможет ей там, да?

- И ей, и, по-видимому, еще кому-нибудь, - последовал ответ.

. . .Конечно же, еще кому-нибудь! Сколько их там - в сугробком этом январе! Конечно. Нужно сейчас же, сразу же.. . Что же нужното, а?

Глаголев коротко и зло мазнул ладонью по глазам: он неотчетливо видел всесильных своих спутниц, только что, на его глазах сотворивших невозможное. Что же дальше-то? Значит, вот она, в двух шагах от него, лютая зима сорок второго, достижимая, оказывается, через этот, в двух шагах от него, пролом. Через этот пролом из настоящего в прошлое, из весны в зиму, из сытости в голод, из повальной сытости в повальную голодуху, в повальную смерть, в пискаревские рвы, заваленные трупами, торопливые глиняные рвы Пискаревки, не ставшей еще мемориалом... Блокада дышала в лицо Глаголева из сугробного безлюдья пролома. И не безлюдья даже! Вот возникла, пробрела и пропала вдали безликая человеческая фигура: мужчина ли, женщина ли, ребенок... И еще одна фигура, и еще...

- Что же дальше?-спросил Ванечка.Что же нам делать теперь?

- Прежде всего тебе необходимо выслушать нас наконец, Иван,-заговорила Смоляна спокойно, убеждающе. - Мы должны объяснить так, чтобы ты поверил нам, чтобы ясно осознал свою роль, свое предназначение в сложившейся ситуации. Ты не должен делать ничего лишнего, ничего спешного и необдуманного, - хрипловато говорила она. - Это тяжело, Иван, но, судя по твоему первому опыту, ты свое предназначение оправдаешь. Не правда ли, Конта?

- Он - мое дыхание! - кивнув, улыбнулась Конта. - Ты расстараешься, щедросердый!

Обе они уже обращались к Глаголеву на "ты".