К неведомым берегам

А ходит Григорий Иванович мрачнее тучи. Мечется из конца в конец по всему краю, на Ураке, под Охотском, строит корабль, в Якутии скупает меха, какие только попадутся, на иркутском севере гоняется за белкой, в Кяхте посредничает и в мануфактуре и в пушном торге... Заработки большие, а уплывают сквозь пальцы. В долгу, как в шелку... Озабочен, отощал. Лихорадочно, неспокойно горят глаза. Сила, однако, не угасает...

- Подумай, Наташа, четыре года! Шесть кораблей туда, в море, и ни одного - обратно... Не знаю, что делать, как изворачиваться дальше.

- Трудно... понимаю... Занять еще? - неуверенно предлагает Наталья и конфузится, стараясь как-нибудь скрыть располневший живот.

- Занять?.. Да знаешь ли, сколько нужно теперь кредиту?

И на вопросительный взгляд сам оглушает суммой:

- Пятьдесят!

Заметив, что лицо жены вдруг покрывается ярко-красными пятнами, Григорий Иванович продолжает успокоительно:

- Да не волнуйся, как-нибудь справимся... Теперь на троих придется... говорит он и нежно гладит Наташу по плечам.

Но дела осложняются: расходы увеличиваются, приближаются сроки оплаты векселей. Что-то будет?..

Август восьмидесятого года. Григорий Иванович прямо из Иркутска, в пыли, обливаясь потом и не останавливаясь у конторы, мчится домой, почти не взглянув на густо покрытый туманом залив.

Еще стоя на тележке, спрашивает:

- Дома все благополучно?.. Наталья Алексеевна? Анютка?

Вот и Наташа с Дунюшкой на руках. Григорий Иванович спрыгнул на землю и отступает назад, пораженный красотой жены и очарованный ее лукавой усмешкой. Да, он хорошо знает эту лукавинку в ее усмешке, и ямочки на матовом румянце щек, и васильковые глаза с искрой... Сегодня в ней что-то новое, никогда еще не виданное - сияющее, счастливое.

- Ты ничего не слышал, Гриша?

- Нет...

- Тогда, - задыхается она, - получай: прибыл с богатым грузом "Павел".

- Что? Где? Здесь его на рейде не видел.

- Здесь... Вчера еще, но успел ли пришвартоваться, не знаю... Куда ты?

- В контору - там, наверное, всё знают, - бросает уже на ходу разволновавшийся Григорий Иванович.

Для него ведь это не просто "Павел", хотя бы и с богатым грузом. Его возвращение - это спасение от позора и нищеты...

А там и пошло: другой "Павел" - сто семьдесят тысяч, "Андрей Первозванный" - сто тридцать, "Варфоломей" и "Варнава" - шестьдесят...

Жизнь закружилась в бешеном водовороте: покупка дома в Иркутске, мучительный зимний переезд, уже с двумя детишками, составление ассортимента мехов для Кяхты, отдельных партий для Петербурга, бесконечные поездки.

Наступила осень 1781 года. Необычная теплынь сохранила на деревьях, в садах и огородах уже давно пожелтевшую, а кое-где и покрасневшую листву. По направлению к дому Григория Ивановича медленно двигались две фигуры. В одной легко было узнать молодцеватого, стройного и высокого хозяина, другая, тумбообразная, широкая и короткая, принадлежала сильно располневшему и состарившемуся Ивану Илларионовичу Голикову, ныне питейному откупщику Иркутской губернии. Голиков отрастил длинную седую бороду, густо покрывавшую все лицо. Среди обросших щек поблескивали маленькие, колючие и суровые серые глазки, не потерявшие до сих пор блеска, хитринки и выразительной жесткой непреклонности.

Голиков сипло и натужно дышал, поминутно останавливался, сбивал суковатой палкой уплотнившуюся серую пыль с выбивающихся из-под заборов и палисадников лопухов. Несмотря на теплую погоду, толстые ноги Голикова обернуты плотной шерстяной тканью и засунуты в необъятные голенища. Подошли к калитке дома Шелихова.

- Ф-фу, запарился! - вздохнул Голиков и остановился перевести дух.

- Зайдите, Иван Илларионович, - пригласил Григорий Иванович, посмотрите, как живем... Чайку попьем на воздухе... Хозяйку мою до сих пор ведь не видали... Дочек представлю...

Они прошли в беседку. Григорий Иванович усадил гостя в обширное камышовое кресло и направился в дом за хозяйкой, крича по дороге:

- Наташа! Наташа! Посмотри, какого я гостя привел!

- Ну его... не выйду... - последовал еле слышный ответ. - Скажи, кормит младенца...

- Прикажи, голубчик, собрать чай. Выйди, разлей по чашкам, а потом спохватишься, что кормить пора, и уйдешь, - последовал такой же тихий ответ.

Минут через десять сидели уже вдвоем с Голиковым за столом, хрустя крепким, как камень, рафинадом.

- Богатеешь, вижу, - заметил гость, пододвигая свою чашку в сторону самовара.

- Какое там богатство! Так, перебиваюсь с хлеба на квас, хотя и не жалуюсь: бог грехи терпит...

- Прибедняешься... А корабли?

- Глупое это дело, Иван Ларионович, скажу просто - не сурьезное. Сам посуди: отправил ты с первым встречным штурманом кораблишко, а с ним четыре, а то и все пять десятков сбившихся с пути промышленных - головорезы, пьяницы, гуляки... И ждешь: не то вернутся когда-нибудь, не то пропадут все, когда и с кораблем вместе.

- Вернутся, - наставительно заметил Голиков, - ан, смотришь, и богат, не ври.