К ПЕНИЮ ПТИЦ

- Мы же с Вами понимаем, что выглянувшее сейчас Солнце, когда за окном - уже следующая зима, выглянуло, чтобы заглянуть к нам в окно, чтобы у нас на Душе стало светлее.

- Мы же с вами понимаем, что это не случайно я подошел к книжной полке, взял книгу Швейцера и, открыв ее наугад, попал на страницу, где было написано:

"Дитя природы не боится смерти: в его представлении это нечто вполне естественное". И действительно, страница открылась не случайно, потому что в книге после нее - разлом: вклейка фотографий.

Мне самому удивительна параноидальная сила побудительных причин, заставляющих меня продолжать данное исследование при практической предопределенности окончательного фиаско. И тем не менее, должен признаться: что бы ни случилось дальше, я не жалею, что его начал. Пишу, спасаясь от страха - так напугала акулья пустота взгляда, которым мне случилось заглянуть себе в глаза.

Чтобы оборониться, я стал разбираться с неизбежностью личного пессимизма. Я уговаривал себя так: пессимизм приходит и уходит. Значит, его нужно как всё мимолетное ценить: что есть сауна без холодного душа?

Или, как я уже, кажется, говорил, что толку в лете, если о нем не мечтать зимой?

Другими словами, можно жить под взглядом акулы - и при этом, пусть временами, но чувствовать себя хорошо.

Я понял, зачем пишу этот текст: надеюсь, что перед лицом реальности можно научиться жить хорошо по-настоящему, а не просто привыкнуть, закрыв глаза на печальные обстоятельства.

Пока же надо мной можно смеяться: я вышел искать Счастье, а узнал, что со смертью всё кончается.

Я себя спрашиваю, "а может, все-таки, не всё?" - и ответа нет. Неужели ловушка захлопнулась?

У меня есть все основания считать, что "да".

И все же, кто-то во мне - то ли Брат, то ли Братья, а может, испугавшийся за свое влияние Кукловод ("вдруг кукла в отчаянии выйдет из повиновения?"), кто-то во мне упорствует, говоря

- Нет!

19. Джованни мне сказал

Лев Николаевич сказал:

- Все мы больны жизнью.

Еще в молодости понятие Среды Обитания показалось мне очень нетривиальным, когда я, схватив очередную инфекцию, осознал себя одновременно обитателем и средой.

Понятно, что дело не только и не столько в тысяче маленьких и больших болезней, составляющих жизнь: мы больны сутью нашего существования. Если вспомнить авторитетнейшее свидетельство Швейцера об отношении к смерти "детей природы", то становится понятным, что болезнь носит социальный характер.

С помощью этой книги я пытаюсь доказать себе и другим, что болящее наше Я готовится снова выздороветь, превратившись в Мы.

Не знаю, когда я в большей степени сумасшедший: когда считаю, что прав - или что неправ.

Мой друг сердится:

- Определись, а потом высказывайся, - критикует он меня. Но тут меня не собьешь, я знаю, что правда-и-неправда вернее правды, не говоря уж о неправде.

Общность среды и ее обитателей основана на общности принципов построения всего живого. Находящиеся на противоположных полюсах сложности мы и вирусы - несомненно, родственники и способны скрещиваться. Это заставляет науку предполагать наличие Общего Предка. Если он не был создан сразу, то появился в ходе эволюции. Поэтому ученые говорят о Последнем Общем Предке - и даже знают примерный возраст этого, предположительно бактерие-подобного существа, возможно самособравшегося на Земле, а может, занесенного на Землю с метеоритом. Одна из проблем состоит в том, чтобы доказать возможность предсуществования среды, в которой пришелец смог бы прижиться.

В типичных экспериментах, проводимых в замкнутых объемах, заполненных влажной атмосферой, в присутствии вулканических газов и минералов, создаются электрические разряды - имитация доисторических гроз. Смотрят, какие молекулы при этом создаются:

не будут ли они пригодны если не для самосборки Общего Предка, то хотя бы ему для корма?

Мне нравится итальянский язык. Что бы ни говорил мой друг, будто это - испорченная латынь, но щебечущая по-итальянски красавица уводит меня, сквозь ассоциативные дебри, в тот прекрасный мир, где и ангелы греховны.

Я верю в эзотерическое влияние имени на судьбу. Из мужских имен мне особенно нравится Джованни. Я уверен, что если бы мое имя было Джованни, я был бы счастливее, чем я есть. После очередного своего эксперимента с искусственной грозой, ученый Джованни не рядится в Громовержцы, и нет у него никаких странных мыслей, а есть только радость по поводу того, что недавно была Пасха - и скоро уже Троица. Самое время идти в церковь, сопровождая свою дочь Марию к первому причастию.

Джованни мне сказал:

"Ты мне рассказывал о возмущении графа Толстого обрядом причастия, когда он предлагал задуматься об абсурде превращения вина в кровь, а хлеба - в тело. Однако для меня его возмущение - пустой звук, потому что причастие - часть моей веры, в которой я живу.

Больше всего на свете я желаю, чтобы моя дочь Мария была счастлива. Пока жив, я буду для этого стараться - в частности, искренне молиться, потому что молитвы помогают.