К полюсу!

Взяли рюкзаки и каждый своей дорожкой, посматривая друг на друга, двинулись к стыку. До края не дошли — лед там был тонкий, как бумага. Стояли на почтительном расстоянии и ждали, когда какие-нибудь два клина — северный и южный — на какие-то секунды перекроют черную воду. Первым перескочил Рахманов и поехал от нас (или мы поехали от него?), потом Хмелевский, Леденев... Последним, пересиливая ужас, прошел Толя — самый неприспособленный для таких переправ. Между ним и Рахмановым расстояние было добрых 50 метров.

К движению льда, к торошению, вызывающему у новичка страх и любопытство, постепенно привыкаешь. На привале мы слышим громкий треск — где-то на востоке торосит. Через четверть часа перед нами канал. Что ж, надо идти на восток, где ломается лед, там есть шанс перебраться.

Торосы, около которых мы расположились на десятиминутный привал, вдруг поползли. Посыпались обломки синего льда.

— Рахманов, твой анорак уплывает вместе с торосом.

— Перевесь, пожалуйста. — Володя не отрывается от тетради.

Успеет вал за десять минут пройти два метра, отделяющие нас от него? Похоже, успеет. Вадим спит, сидя на рюкзаке. Шутки шутками, но вал уже около его ног.

— Вадим, проснись, лед надвигается.

К началу мая все успели натереть и намять ноги. Давыдов давал медикаменты, но говорил, что «такая ерунда через неделю сама пройдет». И верно, все заживало, однако себя Вадим не уберег. Как-то на дневном привале я увидел рану у него на большом пальце ноги.

— Вадик, что это?

Давыдов выдавил на рану полтюбика мази.

— Обморожение первой-второй степени, а вот, — он показал на черное пятнышко, — сухая гангрена.

Все разговоры в палатке стихли.

— Как гангрена?

— Точнее, некроз кончика пальца. Ничего страшного. Не волнуйся. Уже проходит, худшее позади. Мази у нас отличные, и идти сейчас не больно. Только когда перелезаем через торосы, боковые движения ноги вызывают боль. Через неделю пройдет.

Я ничего не знал о болезни Вадима. Я спросил его, делал ли он записи о состоянии своей ноги в медицинском журнале? Да, делал. Я спросил Юру, заглядывает ли он в медицинский журнал? Да, заглядывает. Почему я ничего не знал?

На мой раздраженный вопрос можно было ответить по-разному, но ребята смущенно промолчали, наверное, полагая, что любой ответ начальнику не понравится и раздражение только усилится.

Я попросил у Давыдова его записи.

«17 апреля. У Васи выпала пломба.

18 апреля. У Васи утром головная боль. Дал две таблетки анальгина с пирамидоном. Юра продолжает утверждать, что у него «болотная стопа».

19 апреля. У Володи Леденева болит четвертый зуб снизу слева под пломбой.

22 апреля. У Володи Леденева тянущее чувство в поясничном отделе позвоночника. Вчера поставил ему перцовый пластырь».

Ага, вот и история болезни Вадима.

«Вскрылся гнойник на большом пальце левой ноги (до этого два дня не давал спать)... Разболелась потертость на пятке слева (видимо, воспаление). Поставил спиртовой компресс. Продолжает болеть большой палец левой ноги, особенно после двух-трех переходов. Пятка беспокоит меньше... Противно ноет нога, тащил ее как раненый... Вчера весь день болел большой палец левой ноги. Сегодня до обеда то же, боль страшно портит настроение... Сегодня пятку трогать не буду, завтра поставлю спиртовой компресс».

Не удержусь и приведу запись из дневника Давыдова, прямо не относящуюся к его травме. Она подводит итог личному мужеству Вадима.

«С 18 апреля сделали 130 ходовых часов. Это десять часов непрерывной ходьбы каждый день. Очень тяжело. Но и очень приятно. За это время прошли 360 километров. До полюса меньше шестисот. Наших сил и воли хватило на те испытания, которые мы уже перенесли, хватит их и на те испытания, которые мы встретим в дальнейшем».

Вадим определял число переходов, оставшихся до ночлега, количеством «планируемых» падений и надеваний рюкзака. Другой — общей — «единицей измерения» числа переходов было желание поесть, а попросту голод.

Рахманов стонет:

— Вечером не наелся. После ужина жду завтрака, потом обеда, а после обеда опять ужина.

Кажется, он острее всех переживает голод. Против слов «голод» и «недоедание» Хмелевский категорически возражает, ибо «питаемся мы хорошо».

— Выражайтесь точнее, — учит Юра. — Правильнее говорить: хочется есть.

Первый утренний переход в нашей компании считается легким, потому что он первый. Второй хорош тем, что после него дежурный дает галету и кусочек сахара. Третий самый лучший, во-первых, он как бы вершина: подъем сменяется спуском, ведь до обеда остаются только два перехода, а во-вторых, после него мы получаем 25 граммов колбасы, 15 граммов шоколада и две галеты. Этот привал называется «колбасно-шоколадным». Четвертый этап хорош потому, что он предпоследний, а пятый просто замечательный — после него обед.