К повороту стоять!

Б. Беломор К повороту стоять!

Предисловие

Представляемъ нашимъ читателямъ, а также всмъ, интересующимся военно-морской исторіей, неизвстное досел произведеніе, описывающее періодъ тріумфальной для Россійской имперіи войны 1877–1879 годовъ, приведшей, какъ извстно, къ кардинальному передлу тогдашняго міроустройства. Славныя побды на Балтик, въ Средиземномъ мор, подвиги моряковъ Русскаго Императорскаго флота въ Атлантик и Индійскомъ океан – кто изъ насъ не помнитъ эти славныя вхи въ исторіи нашего Отечества? И остается только порадоваться появленію еще одного произведенія, написаннаго если не очевидцемъ и участникомъ тхъ славныхъ событій, то, несомннно, со словъ таковыхъ.

Нсколько словъ объ автор этой книги. Тутъ мннія спеціалистовъ разошлись. Одни приписываютъ её перу капитана втораго ранга А. Конкевича, который въ 1886-м выпустилъ подъ псевдонимомъ Бломоръ первый россійскій романъ въ модномъ нын жанр «альтернативной исторіи» «Крейсеръ “Русская надежда”». Другіе же указываютъ на то, что хоть псевдонимы авторовъ частично совпадаютъ, говорить объ ихъ идентичности всё же было бы чересчуръ смло – особенно съ учетомъ значительныхъ стилистическихъ расхожденій и несхожести литературныхъ манеръ двухъ авторовъ. Что до схожести нкоторыхъ моментовъ въ текст произведеній, то тутъ, несомненно, иметъ мсто не заимствованіе, а использованіе А. Конкевичемъ реальнаго историческаго матеріала. Такъ, лихой набгъ клипера «Крейсеръ» на Сингапуръ широко описанъ какъ въ мемуарахъ участниковъ, такъ и во множеств спеціальныхъ изслдованій.

Издательство выражаетъ отдльную благодарность историку флота и служащему Императорскаго военно-морского архива надворному совтнику Б. Батыршину, взявшему на себя трудъ не просто подготовить книгу къ изданію (надо замтить, что изначально она имла видъ разрозненныхъ записокъ), но и возстановить, а въ нкоторыхъ случаяхъ и реконструировать заново недостающіе эпизоды – разумется, насколько это позволили его скромные литературные таланты.

Часть I Alea iacta est [1]

I. Мичмана

Огромное здание выходило на набережную между Одиннадцатой и Двенадцатой линиями Васильевского острова и тянулось по ним на весь квартал. Середину его составлял десятиколонный портик, поставленный на выступ первого этажа; справа и слева, в крыльях – две башни. Центр фасада увенчан цилиндрической будкой астрономической обсерватории, обшитой поверх железа нестругаными досками, что изрядно портило парадный облик здания.

Трое молодых людей, прогуливавшихся вдоль парапета, отсекавшего набережную от серых даже под голубеньким весенним небом вод Невы, не замечали ни колонн, ни уродливой будки обсерватории. За годы учёбы в Морском корпусе всё это стало привычным, как ветер с Финского залива, насыщавший столичный воздух сыростью.

Прохожие тоже не замечали новенькие, с иголочки, мичманские сюртуки троицы. Эка невидаль – мичмана! Кому ж ещё тут ходить? В апреле 1877 года от Рождества Христова, как и во всякий другой год, гардемарины столичного Морского корпуса выпускаются во флот мичманами – вот как эти трое, только что примерившие свои первые офицерские мундиры.

– Не могу согласиться с вашей, друг мой, непреклонностью, – говорил шедший в середине, высокий, худощавый, с несуразно длинными ногами, что придавало ему сходство с журавлём. Длинный нос и бледное, густо усыпанное веснушками лицо довершали комический облик его обладателя.

Тот, что справа, был на полголовы ниже своего товарища и облик имел не столь комичный. Самая заурядная внешность, способная, впрочем, привлекать петербургских барышень: стройная, выработанная корпусной муштрой осанка. Фуражку молодой человек нес в руке, открыв волосы невскому ветру.

– Барахтаться в Маркизовой луже, когда можно отправиться в океан – нет, это в голове не укладывается! – продолжал меж тем долговязый. – Или вам здешние воды не надоели во время летних практических плаваний?

Ответа он не дождался. К чему слова, если всё давно переговорено? С тех самых пор, когда они, три будущих мичмана, а тогда ещё гардемарины выпускного класса Морского корпуса, стали задумываться о первом месте службы.

В таком деле ничего нет лучше надежных связей в высшем столичном свете либо в коридорах под шпицем. Но не каждому привалит такое счастье; из всей троицы лишь один – тот самый, голенастый, записанный в корпусной ведомости как барон Карл Густав Греве (для друзей Карлуша), сын остзейского барона и обер-камергера императорского двора, – мог похвастать чем-то подобным. Двум другим, Серёже Казанкову и Венечке Остелецкому, невысокому, крепко сбитому живчику, чья жизнерадостность и румяные девичьи щеки являли разительный контраст с обликом Греве, приходилось надеяться только на себя. По давней корпусной традиции первые по результатам экзаменов выпускники могли выбирать место службы.