К предательству таинственная страсть...

Однако не Пимен Карпов был самым близким Есенину поэтом в роковые двадцатые годы, таким был Алексей Ганин. Он вырос в крестьянской семье из деревни Коншино Вологодской области, окончил вологодское медицинское училище и в 20-летнем возрасте уже стал на Вологодчине известным поэтом. В начале войны 1914 года его призвали в армию, где он встретился в Царском Селе с санитаром Сергеем Есениным и вошёл в круг его друзей — Петра Орешина, Сергея Клычкова, Николая Клюева и Пимена Карпова. Через год вместе с Сергеем Есениным и Зинаидой Райх Ганин побывал на Соловках, а по возвращении в Вологду он присутствовал как поручитель невесты на венчании Сергея и Зинаиды в вологодской Кирико-улитовской церкви… После революции Ганин добровольно вступил в Красную армию, служил фельдшером в армейских госпиталях, издал в Вологде несколько литографированных стихотворных сборников. Один из них — “Красный час” — был посвящён Есенину. В 1922 году Ганин перебрался в Москву, где вместе с Есениным, Клюевым, Клычковым и Карповым участвовал в литературных вечерах крестьянских поэтов и где издал свою последнюю при жизни поэтическую книгу “Былинное поле”. Следующая книга Алексея Ганина вышла в Архангельске лишь через 70 лет. Её собрали мы с сыном после тщательного изучения “следственного дела” Алексея Ганина и его расстрела на Лубянке 30 марта 1925 года. Он был осенью 1924 года арестован и прошёл через пытки и допросы, которыми руководил обер-палач ЧК Яков Самуилович Агранов. А ордер на арест Ганина был подписал 1 ноября 1924 года самим Генрихом Ягодой. О том, кем был при жизни Алексей Ганин для Есенина и всех его друзей, написал тот же Пимен Карпов в леденящем душу стихотворении, которое стало отчаянным вызовом не только комиссарам госбезопасности Ягоде и Агранову, но по существу всей властной номенклатуре 1920-х годов.

В ЗАСТЕНКЕ

Памяти А. Г.

Ты был прикован к приполярной глыбе,
Как Прометей, растоптанный в снегах,
Рванулся ты за грань и встретил гибель,
И рвал твоё живое сердце ад.

За то, что в сердце поднял ты, как знамя,

Божественный огонь — родной язык,
За то, что и в застенке это пламя
Пылало под придушенный твой крик!..

От света замурованный дневного,

В когтях железных погибая сам,
Ты сознавал, что племени родного
Нельзя отдать на растерзанье псам,

И ты к себе на помощь звал светила,

Чтоб звёздами душителя убить,
Чтобы в России дьявольская сила
Мужицкую не доконала выть…

Всё кончено! Мучитель, мозг твой выпив,

Пораздробив твои суставы все,
Тебя в зубчатом скрежете и скрипе
Живого разорвал на колесе!

И он, подъяв раздвоенное жало,

Как знамя над душою бытия,
Посеял смерть: ему рукоплескала
Продажных душ продажная семья.

Но за пределом бытия, к Мессии —

К Душе Души — взывал ты ночь и день, —
И стала по растерзанной России
Бродить твоя растерзанная тень.

Нет, не напрасно ты огонь свой плавил,

Поэт-великомученик! Твою
В застенке замурованную славу
Потомки воскресят в родном краю.

И пусть светильник твой погас под спудом,

Пусть вытравлена память о тебе —
Исчезнет тьма, и в восхищенье будут
Века завидовать твоей судьбе…

А мы, на ком лежат проклятья латы,

Себя сподобим твоему огню,
И этим неземным огнём крылаты,
Навстречу устремимся Звездодню!

1926

Справедливости ради следует вспомнить, что двое главных “мучителей” Алексея Ганина — Агранов и Ягода — бесславно закончили свою чекистскую карьеру в роковом “тридцать седьмом”, столь ненавистном Евгению Александровичу. Но что делать, коли в земной истории властвует закон, гласящий, что “революция пожирает своих детей”!

* * *