К предательству таинственная страсть...

Так что местечковому большинству в государственном аппарате было чего бояться. Поэтому партийные верхи отвергли ленинское предложение, а Троцкий написал в ЦК письмо о том, что такое “расширение” ЦК лишит его “необходимой оформленности и устойчивости” и

“нанесёт чрезвычайный ущерб точности и правильности работ ЦК”. Вся еврейская часть ЦК поддержала Троцкого, и сущность ленинского письма была сведена к ленинским характеристикам кандидатов на роль генсека, в то время как идея расширения ЦК была куда более важной. Неудивительно, что среди “старых партийцев” распространились слухи, что Ленин после инсульта не в себе, потому и предлагает утопические и вредные для партии реформы. Ленин был действительно болен и, несмотря на свой авторитет, не мог уже провести в жизнь решение, которое сделало бы ЦК более “народным” и более “русским”. Но попытка русифицировать ЦК не удалась. Так же, как и при Сталине, в 1951-м.

А письмо это настолько было революционным (или контрреволюционным, с точки зрения “иудушки Троцкого”) и опасным для партийных верхов не только 1923 года, но и будущих времён, что его полностью опубликовали лишь в 1956 году.

В сущности, Ленин предлагал то, что осуществил методами террора Сталин во второй половине 1930-х годов. Ленин, в отличие от Сталина, обладал мастерством открытой политической борьбы, никогда не скрывал своих планов и убеждений, и это обстоятельство могло настроить против него ближайшее еврейское окружение. Некоторые нынешние историки выдвигают гипотезу о том, что летом 1918 года в центре такого заговора мог стоять Свердлов. А история с Каплан таинственна настолько, что даже имя её подлинное в разных источниках публикуется по-разному. Об этой местечковой “Шарлотте Корде” неизвестно почти ничего, кроме того, что сразу после неудачного дилетантского покушения таинственная фурия была доставлена на допрос к председателю ВЦИКа (президенту) Янкелю Свердлову и через три дня следствия, от которого не осталось никаких документов, была расстреляна. И сожжена в железной бочке. Даже автор поэмы “Лонжюмо”, “верный ленинец” А. Вознесенский ничего не мог написать о таинственной террористке, кроме одной строчки о том, что “в Ленина бил отравленный пистолет”

. Но как бы то ни было, а “красный террор” был развязан. Число жертв этой провокации неизвестно. Одни источники говорят о тысячах, другие — о десятках тысяч.

“Мы сошлись с Осипом Мандельштамом первого мая 1919 года, — пишет в своих воспоминаниях Надежда Мандельштам, — он рассказал мне, что на убийство Урицкого ответили “гекатомбой трупов”.

Вот о чём надо бы вспомнить нынешним наследникам “шестидесятников” Дмитрию Быкову и Станиславу Белковскому. А беспрецедентная жестокость “Декрета об антисемитизме” была столь вызывающей и даже бросающей тень на власть, что о нём многие историки революции предпочитали не вспоминать. Он не включался (как и пресловутое письмо Ленина 1921 года “Об изъятии церковных ценностей”) ни в одно собрание сочинений Ленина. А в одном из номеров “Огонька” за 1990 год известный “шестидесятник” Марк Дейч издевался над газетой “Русское воскресенье”, справедливо утверждавшей, что одним из первых декретов Советской власти был декрет об уголовном наказании (вплоть до смертной казни) за антисемитизм, с возмущением заверещал: “Декрет опять же выдуман. Правда, в уголовном кодексе 1926 года существовала статья 59, пункт семь, который гласил: пропаганда или агитация, направленная к возбуждению национальной или религиозной вражды, влечёт за собой лишение свободы на срок до двух лет”.

Вот такая либеральная 59-я. Нет в ней ничего об антисемитизме, ничего о смертной казни без суда и следствия. Вот, мол, какие добренькие, по словам Дейча, были его соплеменники образца 1918 года. И никаких “гекатомб трупов” в Питере, о которых вспомнил Осип Мандельштам, не было, и никаких требований со стороны латышских стрелков, и никакого “Декрета.”, якобы опубликованного 27 июля 1918 года в “Известиях ВЦИК”, не существовало. И вообще все разговоры о “красном терроре” — это “русская провокация”.

Глава шестая “КОММУНИСТЫ, НАЗАД…”