К. Р.

«Она изменяется вечно, не зная ни единой минуты покоя. Тому, кто ее не видит повсюду, она не откроется нигде. Она себялюбива и бесчисленным множеством глаз и сердец вечно прикована к себе. Она размножила себя, чтобы собой наслаждаться. Она постоянно растит новых обожателей и, ненасытная, отдается им. Ее радуют иллюзии. Того, кто их разрушает – в себе ли, в других ли, – она карает, как жестокий тиран. Того, кто доверчиво идет за ней следом, она прижимает к сердцу, как ребенка. Действие, которое она разыгрывает, всегда ново, ибо она непрерывно поставляет себе новых зрителей. Жизнь – прекраснейшая из ее выдумок. Смерть – художественный прием для создания новых жизней. Она обволакивает человека мраком и вечно гонит его к свету. Она делает его зависимым от земли, неповоротливым и тяжелым, чтобы снова и снова поднимать его ввысь… Каждому дитяти она разрешает мудрить над ней, каждому дурню судить ее, тысячам – тупо идти по ней и ничего не видеть…

Несколькими глотками из кубка любви она вознаграждает за все тяготы трудной жизни. Она – все. Она сама себя награждает, сама наказует, сама себе радуется и сама себя мучит. Она груба и нежна, страшна и прельстительна, бессильна и всемогуща… Она добра. Я славлю ее во всех ее творениях… Она хитра, но во имя благой цели, и самое лучшее – не замечать ее хитрости… Она всегда целостна и никогда не бывает закончена… Она ввела меня в мир, она же и уведет из него. Я доверяюсь ей…»

«О, Боже! Это же гимн Природе! – взволновался К. Р. – Ее взгляд, ее дыхание я вечно ловлю для своих стихов! За ее тайной охочусь! Но ее постигли только Пушкин и Фет…»

БУДЕТ ЛИ БАЛ?

Только Константин Константинович с размягченной душой собрался сделать запись в дневнике, как вошли жена и Татьяна. «Красивая, милая и умная девочка, – подумалось ему о дочери. – Похожа больше на Лизу, и это славно».

– Пап?, у нас опять в Павловске зимой будут только серьезные спектакли и вечера? – спросила Татьяна.

– Почему только серьезные? И интересные.

– Но почему не бал, не маскарад? Моя подруга Полина говорит: «Ваш Павловск такой красивый, он создан только для веселья. А вы живете закрыто, по ранжиру». Она сказала, что Императрица Мария Федоровна вернулась из Дании и будет жить в Аничковом дворце.

«Дагмара не жила там уже пять лет», – подумал Константин Константинович и, улыбнувшись, спросил:

– Ты думаешь, возобновятся балы?

– Пап?, ну ты же знаешь, что никто в России не любил так танцевать, как…

– … Принцесса Дагмара, Императрица России Мария Федоровна, – подхватил он. – Это верно, она была неутомимой. И откуда вы с твоей Полиной всё знаете?

– Теперь вокруг всё-всё ругают: светскую жизнь, литературу, молодежь, Думу, политику, женские курсы, лекции Сеченова, врача Бокова, сестер милосердия. В лекциях для женщин одно можно, другое – нельзя… Словно женщины родились в зоопарке… Я уйду в монастырь!

– Татиана, прекрати. Ты откуда всё это взяла? – возмутилась Елизавета Маврикиевна.

– Тетя Оля говорила…

– Ну-у, это ты зря… – нахмурился отец. – Королева эллинов слывет одной из умнейших женщин.

– Татиана, оставь нас с Пап? на несколько минут.

Дочь вышла.

– Прости нашу девочку… – сказала Елизавета Маврикиевна. – Но ведь действительно говорят, что блистательный Павловск мы превратили в Академию наук. То исторические чтения, то совещания по физиологии, то по литературе. То ты зовешь к чаю надзирательниц с Пироговских курсов, то профессоров математики… Тебя пугаются, встретив в аллеях Павловска с карандашом и тетрадью.

– Но я все же поэт, – по-детски смутился Константин Константинович.