Верочка услышала тяжелое дыхание отца. Соскочив с дивана, побежала к матери. Вбежала в спальню с криком: «Пап? не может дышать!» Великая княгиня бросилась к мужу, а Вера к камердинеру: «Скорей, Аркчеев, Пап? плохо, доктора!» Она прыгала на месте, топала ногами, но Аркчеев, испугавшись, растерялся, никуда не шел и не бежал.
Впрочем, уже было поздно.
Английские часы пробили 7 вечера, было 2 июня 1915 года, по новому стилю – 15 июня 15 года, когда Великого князя Константина Константиновича, поэта К. Р. не стало.Пусть числа играют в свою роковую игру. Мужественный и спокойный человек – над ними. Уходя, он одаряет всех оставшихся светлой энергией, помогая накапливать ее на земле. Оснащенный ясностью духовного зрения, он даже у последней черты – спокоен.
Не об этом ли последнее письмо Великого князя своему другу Анатолию Федоровичу Кони?
«Милый, дорогой Анатолий Федорович!
… Я глубоко верю, что и волос с головы нашей не спадает без Его воли, и, следов‹ательно›, верю, что эта всеблагая воля
До свидания, дорогой Анатолий Федорович».
Гавриил Константинович в своей книге воспоминаний грустно и просто писал, что отца похоронили в новой усыпальнице, там, где были похоронены дедушка и бабушка. Гроб опускали в узкий и глубокий колодец. Камердинер Константина Константиновича Фокин – он был при Великом князе со времен Русско-турецкой войны – вспомнил, что Его Высочество всегда носил с собой коробочку с землей из Стрельны, где он родился в Константинове ком дворце. Он достал коробочку и высыпал землю на крышку гроба. На крышке коробочки почерком Елизаветы Маврикиевны были выгравированы слова Лермонтова: «О родине можно ль не помнить своей?». Гавриила Константиновича огорчило, что узкий, глубокий колодец закрывается не надгробием, а плитой: «У высокого мраморного надгробия можно было опуститься на колени, опереться на него и помолиться. А в усыпальнице дорогие вам милые люди где-то под ногами. Как к ним подойти и как почувствовать себя вблизи их?»