К. С. Петров-Водкин. Жизнь и творчество

Выставке посвятил статью Бенуа, он писал о Петрове-Водкине: «…для многих они [его работы. — Н. А.] могут показаться мучительными, тревожными, или даже отталкивающими, но в них глядит особая мужественная душа, полная внешних противоречий, но в глубинах своих ладная, озаренная и яркая… Петров-Водкин прекрасный колорист <…> Нет в сходстве его палитры с Парижем именно провинциализма, наивного перенимания… при чертах сходства, при вере в формулы не им открытые, Водкин остается все же вполне самостоятельным и свободным <…> Как в искусстве его земляка, саратовца Мусатова, талант Водкина, в сущности предназначен для „стены“, для больших поверхностей, для монументальной шири <…> я бы вовсе не хотел, чтобы стены эти выражали умные и глубокие мысли, ибо сама гамма красок художника, его тяжелый и значительный рисунок, свойственные ему особенности комбинации масс и линий уже содержат полноту искусства. Содержит или только может содержать? Я хочу сказать: есть ли Петров-Водкин уже зрелый мастер или только начинающий художник, развитие которого впереди? Я склонен думать, из уважения к нему, что он скорее — последний. Есть еще в Водкине сырость и даже известная неумелость. Это чудесный рисовальщик и его этюды карандашом, прямо классичны. Но в переносе их на полотно многое теряется»^[58].

Выставку отметили не только в кружке «Аполлона», но заметили и их оппоненты — футуристы. Велимир Хлебников использовал впечатление от выставки в стихах: «Где висящие турчанки / Древлянским напевам смены. Так Лукомского сменяет Водкин»^[59].

Успех Петрова-Водкина в Петербурге в январе 1909 года в элитарной художественной среде, на первый взгляд, выглядит не совсем понятным. Кажется, что могли дать петербургской художественной среде французские и африканские этюды молодого Петрова-Водкина, когда в России работали такие художники как Серов, Борисов-Мусатов, еще жив был Врубель, выставляли свои картины Малявин, плеяда петербургских мирискусников, московские пленэристы и жанристы.

Ответ, как мне представляется, связан с накопившимся ожиданием перемен, с ситуацией приближающегося перелома, с потребностью в появлении новых отношений, новых форм контактов искусства с действительностью. В ближайшее время все должно было сдвинуться. Уже через год-другой художественный процесс наберет быстрый темп: вслед за живописью «бубновых валетов» будут нарастать эксперименты авангардистов вплоть до создания беспредметного искусства, заявившего о себе со всей определенностью на рубеже 1913–1914 годов.

Петров-Водкин появился накануне решительных сдвигов. В начале 1909 года работы тридцатилетнего художника произвели впечатление свежести, силы, некоторой дерзости. В них увидели дисциплину, серьезный профессионализм (этому впечатлению особенно способствовали рисунки художника) и в то же время почувствовали отсутствие эстетизма, рафинированности, излишней рассудочности, характерной для круга самих мирискусников.

В статьях А. Бенуа и С. Маковского 1909 года были впервые сформулированы принципы искусства Петрова-Водкина и сделаны попытки прогноза дальнейшей эволюции. Известно, что первые экспозиции Петрова-Водкина в России 1909 года состояли почти сплошь из этюдов и рисунков, включали лишь три большие картины — «Берег» («Золотое руно», январь — февраль), «В кафе» (VI — «Союза русских художников», февраль — апрель) и «Рождение» (Персональная выставка в ноябре). Можно поразиться чуткости и проницательности А. Бенуа, увидевшего в Петрове-Водкине художника большой монументальной формы. Объяснением такой прозорливости помимо известного дара Бенуа-критика может служить и острота в то время проблемы большой монументально-декоративной картины для русской живописи. Решавшаяся в предыдущее десятилетие Врубелем, Борисовым-Мусатовым и некоторыми другими эта проблема заставляла задумываться о судьбах станковизма в русской живописи, о возможностях дальнейшего развития художественного процесса. В этот процесс и включился Петров-Водкин своими полотнами десятых годов.

Высказанное Бенуа предсказание о монументальности, лежащей в основе его искусства, во многом оправдалось — художник создал свой величавый монументально-декоративный стиль. Но, неизбежная ориентация на такую работу, возможно, сдерживала лирическую, чувственную составляющую его искусства. Подлинные шедевры художника рождались в единстве этих двух начал.

Важным эпизодом в начале петербургской жизни было участие Петрова-Водкина в 1909 году в постановке пьесы Леонида Андреева «Черные маски». Пьеса, написанная в 1908 году и пронизанная туманной символикой двойничества, маскарада, амбивалентности божественного и дьявольского, сразу привлекла внимание театров^[60]. П. П. Гайдебуров, ранее ставивший пьесу Петрова-Водкина «Жертвенные», привлек его к работе над спектаклем в Передвижном театре.