В девятом номере журнала «Литературный современник» за 1935 помещена статья К. С. Петрова-Водкина о Пушкине — ответ на анкету редакции. «С ростом во мне живописца Пушкин становится мерилом художественного такта, вытравляющим из меня упрощенную самодедьщину и провинциальное захлестывание Западом. Во все гиблые моменты русского искусства, — будь то ложноклассика, „Ропетовские петушки“, натурализм, декаденство, — Пушкин оставался маяком, на который правили передовые работники искусства. Пушкин первый за нашу творческую историю поборол до конца монашеско-византийское влияние на мысль и ритмику русского художника. Он первый подошел к зарисовке образа непосредственно и вплотную, оголив образ от стилизаторства и сюсюканья над ним.
<…> Сверхмощное мастерство, широта замыслов, четкость художественных образов и глубочайший солнечный оптимизм Пушкина дают нам, работникам искусства, пример к созданию таких произведений, которые станут ценностями мирового масштаба, достойными встать вровень с могучим строительством нашей великой родины»[702].Работал в Детском Селе над картинами «Весна», «Портрет дочери художника».
12 сентября в Москве открылась выставка ленинградских художников. Петров-Водкин экспонировал картины «Тревога», «Весна» и др. (всего пять произведений). «На 1-й ленинградской выставке, по моему мнению, живопись присутствовала в работах 4-х художников: Карева, Петрова-Водкина, Лебедева и Тырсы. Но преобладают остатки малограмотной группы куинджистов с их многометровыми полотнами…
» Впечатление Митрохина высказано в связи с открытием выставки ленинградских художников в Москве 12 сентября 1935[703].«Итак, была „Тревога“, вслед за которой сейчас же выпаливается
(и это начало моего выздоровления) „Весна“. В ней я чувствую неудачу. Я с ней не спорю, но она мне более чужда, чем „Девушка у окна“, чем „Тревога“. В чем дело? Может быть, кто-нибудь скажет и осветит вообще недостатки моих работ и в особенности <остановится> на том, чтобы сказать, в чем же дело с моей „Весной“. Любви нет, жизни нет»[704].