Есть кажущаяся загадка в том, что народная память утвердила статус Ермака неизмеримо выше, нежели предводителей Крестьянской войны, в том числе и ярчайшего из народных предводителей — Ивана Болотова. Этот статус Ермака в народной памяти ни в какое сравнение не идёт со статусом Степана Разина или Пугачёва. Ермак глубже, сложнее, возвышеннее, — недаром так болезненно русское общественное сознание в последнее столетие волнует нравственность этой исторической личности.
Ермак не потому стал глубоко народным героем, что открыл запертые до него Сибирским ханством просторы и богатства за Каменным Поясом. Но потому, что в глубинном народном подсознании, в
И только наша интеллектуальная расхлябанность, сложившийся косный догматизм образовательных традиций мешают увидеть в Великой Смуте — названии данном позже правящим классом и уже потому односторонне выражающим определённые интересы, глубоко неверном, по сути, — столь значительное событие в становлении нашей самобытной цивилизации, что невольно напрашивается сравнение этой Смуты с революцией в Нидерландах. Уже по тому размаху потрясений, по полному развалу старой государственной машины, по многолетней ожесточённости Крестьянской, — а по существу Гражданской, — войны, по тому, какими из её горнила вышли все общественные слои, по тем следствиям для всех сторон жизни, в том числе хозяйственным и торговым, этот период
Другой вопрос, что, став следствием трагических последствий татаро–монгольского ига, общая низкая грамотность, отсутствие университетов, традиций серьёзной образованности, отсутствие широкого торгового обмена с западноевропейскими рынками не позволили сформироваться достаточной городской политической культуре самоорганизации у купеческого и городского мастерового люда. И купечество, поддержанное было в своём стремлении добиться политического влияния царём Иваном Грозным, в конечном итоге, не смогло стать самостоятельной силой, было задушено и политически истреблено Борисом Годуновым по требованию боярства, почему и не смогло воспользоваться Великой Смутой, как этого удалось добиться в Нидерландах их купечеству. Это другой вопрос. Но, вплоть до установления Петром Великим бюрократического абсолютизма, в России народное общественное самосознание развивалось стремительно, политическая значимость мнений купеческой и мещанской среды о государственной политике нарастала весь ХVII век.
И то, как быстро, дав единственный, уникальный пример в мировой истории, — что отметил ещё Ш. Монтескьё, — как быстро полностью сухопутное государство, с полностью сухопутным по умозрению населением, при жизни и деятельности одного только царя Петра I стало морской державой первой величины, уже это подтверждает внутреннюю готовность податного сословия, народных слоёв к быстрым переменам образа жизни, к конституционной монархии. Сам удивительный характер Петра Великого, чисто народный характер по страстям и порокам, по способностям к живому самовоспитанию и самообразованию, мог быть порождён только народным уровнем государственного сознания лучшей части правящего класса, каким тот сложился при первых царях династии Романовых под влиянием внутриполитических обстоятельств. Этот народный характер Петра Великого есть прямое подтверждение и следствие той
IХ.
Нам сейчас просто необходим принципиально новый политический подход в понимании того, что произошло тогда в нашем историческом становлении, — конечно, если мы действительно намерены разбудить дух народа, вызвать к жизни деятельный динамизм и энергию миллионов русских людей. Надо народу вернуть веру в себя, пробудить в нём то, что дремлет в глубине его коллективного подсознания. Вернуть ему то, что он всегда чувствовал и выражал через собственные сказки, давшие жизнь сказкам Пушкина, Ершова, Аксакова, Л. Толстого и других талантливейших писателей, через взлёт изумительной народно–национальной культуры в эпоху после отмены крепостного права.