К социальной адаптации

«Когда мой труп садится перед вами,
В глаза глядит и тешиться словами,
Душа не здесь, она давно с ним розно.
О, далека она в тот миг и слезна.
Есть и у мысли край ее родимый.
То дивный край и для меня он отчий.
У сердца моего там побратимы.
И та родня ему дороже прочей. Туда в разгар забот и ли забавы
Вдруг ухожу. Там запах медуницы.
Там на лугу, где по колено травы
Со мной играют бабочки и птицы.
И светлая сбегает по ступеням,
Пересекает жито молодое
И тонет в нем и выплывая с пением,
Встает на взгорье утренней звездою».

Тем, в ком такая способность восприятии красот бытия есть, живет и совершенствуется, «свинцовая мерзость бытия» уже не является единственно сущей правдой жизни, но только ее неизбежной спутницей, которой внимание можно уделять во вторую очередь, задачи которой решать в одухотворенном состоянии жизни. У таких людей маловероятны, редки низменные проявления души, часто - вообще невозможны. И не расчет, не корысть, не зависть и прочее подобное определяют взаимоотношения этой категории с другими людьми, даже если последние ведут себя традиционно - как высшие приматы.

Для таких людей меняется все традиционно привычное в социуме: стандарты, виды, образ потреблений, характер забот смещаются с накопительства на поиски творческих удач, еще неведомых и незнаемых. Уходят тревоги и заботы о сохранении, сбережении от расточительства, воров, грабителей, инфляции накопленного. Ценного материального (если это не коллекционные раритеты как способ накопления сокровищ) не существует вообще: потребление духовных ценностей в любых количествах никак не уменьшает даже на малую толику их «запасов». Одним словом, меняется вся логика социального поведения, что в представлении социальной родни племени высших приматов воспринимается как странности поведения, чудачества. Часто это служит для них очень точным знаком, что такого «чудака» можно сожрать с потрохами, не опасаясь оказаться покусанными или порванными: было бы только во имя чего жрать эту легкую добычу. И потому людям одухотворенным весьма кстати владеть приемами единоборств с двуногими хищниками, чтобы свой очевидной умиротворенностью не провоцировать в них пищеварительные реакции. Для чего вовсе не обязательно владеть черным поясом по карате - достаточно психологически быть готовым без всяких колебаний воспользоваться для умерения чужих хищных агрессивных рефлексов чем угодно: топором, ножом, ружьем и т.п. Такая готовность всегда любой стаей обязательно воспринимается как реальная опасность, блокирующая ее агрессию. Но такая готовность должна быть натуральной, не показной, что достигается выработкой соответствующих практических навыков противостояния любым угрозам личной жизни, здоровью.

Есть и еще одна серьезная опасность - чрезмерная отреченность человека духовного от реальностей быта, окружающего мира. В таком состоянии в нынешнем реальном мире такой человек практически обречен, если за ним как за ребенком, нет надлежащего присмотра близких. При всем том, что такой человек остается выдающимся композитором, писателем, художником, занятым своим творчеством, создающим высококачественный интеллектуальный продукт. Примеров тому в человеческой истории великое множество. И честь и хвала тем родным, друзьям, близким, поклонникам талантов, которые сумели сберечь такие личности, создать им условия для продолжения творческой деятельности. Но очень многим помочь было некому в свое время. Или «помогали» им, только подливая выпивку в стаканы, да за копейки приобретая их бесценные для потомков произведения.

В силу уже названных опасностей, рисков для людей действительно нравственных, духовных их популяция в социумах от веку остается численно незначительна, их социальный статус - ближе к «придонным» социальным группам. По-другому в человеческой цивилизации, где повсеместно подавляюще доминирует психотип пещерного человека в различных «цивилизационных» модификациях, не было и не предвидится.

Духовный человек не изведен на корню лишь по той простой причине, что в социумах он предельно неприхотлив и сохраняет творческую активность и продуктивность при стандартном потреблении даже уличного нищего и в таких социальных условиях, которые вполне сопоставимы с тюрьмой, концлагерем. При этом именно в силу своей духовной природы такой социальный тип не воспринимает даже состояние крайней нужды как личное несчастье, трагедию - он их почти не замечает. Если ему об этом настоятельно не напоминают семья, родные и близкие.